Имею право сходить налево

Славин Григорий

– Где же эта кровавая сука?! – И я оглядываюсь. Все время меня не оставляет ощущение, что блондинка вот-вот выскочит из-за угла и расстреляет нас в упор. Может быть, ради этого представление с багром и предлагалось.

– Да в аэропорту она!.. – кряхтит Гера, налегая на «дирижера». – Сказано же – рейс объявили!..

В этот момент я заканчиваю вязать узлы, и мы отбегаем от киллера. Он вскакивает на ноги как распятый.

– Вы думаете, это конец?! – дико вращая глазами, уточняет он.

Совершенно не представляя, что на это ответить, я бью «дирижера» ногой в живот. Отлетев назад и проскрежетав обоими концами багра по штукатурке, он застревает между стен посреди коридора.

– Четыре

часа до Шереметьева? – произносит Антоныч и стирает со лба пот. – Успеем.

По одному мы быстро спускаемся вслед за ним. «Дирижер» не хочет отпускать нас так запросто. Ему нужны наши жизни. Выбравшись из ловушки, он пытается взять нас с разбега, сверху. Но раскинутые в сторону руки не входят в дверной проем, и он, с грохотом врезавшись, падает на спину.

– Господи, неужели нужно столько времени, чтобы шприц элениумом зарядить? – возмущается Антоныч.

Уже не торопясь, мы спускаемся по лестнице на первый этаж. За нами, разбивая по пути все стеклянное и царапая все бетонное, спешит киллер.

– Вы мне заплатите за это! – утверждает администраторша, которая то появляется рядом с нами, то самым странным образом исчезает.

Бегом мы спускаемся вниз и оказываемся в холле. Там-то нас и встречает Вера с медсестрой. Мы уже разговаривали, а за спиной еще продолжался скрип багра по бетонной стене.

– Он нас совершенно измотал, – признался Антоныч.

– Кто это? – беспредельно изумленная, спрашивает Верочка.

– Долго объяснять.

– Гриша, а почему у вас на плече ковер?

– Это объяснять еще дольше, – и Антоныч кладет руку на плечо главврача. – У тебя эфир есть в чемодане? Сделай ему общий наркоз.

Ему следовало говорить потише. Оставшись на какое-то время бесконвойным, «дирижер» разбежался и, выбивая стеклянную стену холла, вместе с багром исчез на улице.

Когда мы вышли, о нем напоминали лишь огромные куски лежащего на тротуаре стекла. Я помог Грише закинуть ковер в багажник и забрался в джип.

Какая свежесть… Яблоневый сад благоухает. Сверчки пиликают. Не знаю, чего мне сейчас больше хочется – доехать до дома или выйти за городом, разлечься на траве и уснуть. Не потому, что спать хочу – я уже не хочу спать и никогда, наверное, не буду, а потому, что вряд ли в скором времени представится возможность вот так лечь и, чувствуя щекой траву, забыться…

Пока мы ехали, я мял в руке листок из блокнота новой знакомой. Зеленоглазая, теперь эта. Я курил в окно и занимался неблагодарным делом – сравнивал двух малознакомых мне женщин, пытаясь выяснить, кто из них лучше. Неблагодарным, потому что, сравнивая двух женщин, всегда оказываешься в проигрыше. В проигрыше, потому что результатом размышлений всегда становится самообман. Не бывает женщин хуже или лучше. Есть одна такая, а другая вот такая. И сравнивать их – это все равно что сравнивать кислое с длинным. Или отель в Турции с отелем на Сейшельских островах. В Турции жратва бесплатно, зато на Сейшелах нет турков. Но тур в Турцию стоит полторы тысячи долларов, а на Сейшелы – пять. Однако на Сейшелах нечего посмотреть, кроме воды, а в Турции езжай в любую сторону. Но в Турции бодяжат вино и соки, а на Сейшелах не бодяжат. Зато на Сейшелы дальше лететь, а у меня аэрофобия. Поэтому полечу я в сентябре, скорее всего, в Таиланд. Потому что ни разу еще там не был. Зато был на Сейшелах и в Турции – поэтому-то не выберу ни то ни другое. Пока есть возможность рассматривать новый мир, буду этим заниматься. А вот когда возможности не станет, тогда, пожалуй, и остановлюсь на том, что оказалось последним.

Вот и все сравнение. Полчаса сравнивал двух женщин, а в итоге решил ехать в Таиланд.

* * *

Сидя

на лавочке в Мемориальном парке, Палач откусывал от хот-дога так, чтобы не запачкать пиджак. Головная боль не прошла, но теперь боль не саднила, а просто раздражала своим нытьем. У витрины одного из магазинов он осмотрел себя и привел одежду в порядок, как смог. Денег в кармане было достаточно, но не было документов. Ни водительского удостоверения, ни паспорта – ничего. И это было очень плохо, потому что, помимо того, что он совершенно не помнил, от кого он приехал в этот город, он не мог воскресить в памяти даже свое имя. Он знал лишь, что здесь, в Зеленограде, живут четверо, которых он запомнил хорошо и отчетливо, и вот этих-то четверых он должен убить. И помогала ему в этом какая-то женщина. Не то чтобы симпатичная, так, сносная. Не жена – это точно. Он такую бы не взял. Одно только и было понятно – он должен убить четверых. Но как ни напрягал свою память Палач, он не мог вспомнить за что. Может быть, они надругались над его женой? Жены Палач не помнил, что опять-таки указывало на потерю памяти. Они ограбили его бизнес? Но и о бизнесе Палач припоминал смутно. То есть делом он каким-то занимался, и дело это, видимо, процветало, коль скоро карманы набиты купюрами, но китайским ли барахлом он торговал, или в госучреждении бумаги подписывал, было опять неясно.

Последнее, что запечатлелось в его памяти, был автомобиль, в котором пахло… этой… как ее… вот это да… чем-то приятным пахло. Его туда баба сносная посадила. А он ушел и в кармане даже нет телефона. Где-то выпал из кармана, наверное. Ну, не может же быть такого, чтобы денег было навалом, а телефона вообще не было? Значит, потерял. Или украли.

– Тьфу!.. – в сердцах бросил он и зашвырнул хот-дог в урну. – Да какая разница: был–не был, потерял–украли! Я-то кто?

Мимо шла коротко стриженная женщина средних лет с мопсом на веревке.

– Женщина, вы меня не знаете?

Мимо прошла… Почему нельзя сказать просто – нет!

Палач встал и зашагал вслед за женщиной.

– Женщина, я прошу прощения. Я вот вас спросил, знаете ли вы меня.

Не обращая внимания на Палача, хозяйка вдруг занервничавшего мопса даже не повернула головы.

Палач поравнялся с ней.

– Я страшно, страшно извиняюсь. Но вот я спросил вас, а вы мне не ответили.

Женщина участила шаг. Мопс омерзительно загавкал.

Палач провел языком по зубам и снова поравнялся с беглянкой.

– Я сейчас вашего поганого шпица задушу.

Остановившись, женщина побледнела как полотно и жалобно заныла:

– Да что вам от меня нужно, ради всего святого?

– Я спросил, знаете ли вы меня!

– Нет, боже мой! Нет, я вас не знаю!

Палач обмяк. Не знает… Вот так ходи и спрашивай теперь… Может, кто поздоровается?

Он помнил себя в машине на какой-то улице. Потом был в гастрономе, потом почти прикончил двоих из четверых, потом бежал от милиции… потом какая-то гостиница… нужно возвратиться туда, быть может, его узнают.

А может, и не стоит возвращаться. Потому что все, кто его там помнит, это: двое из четверых, охранник в гастрономе, мясник в гастрономе, продавщица в киоске и мужик, у которого он попросил бензина, а тот не давал. Если они и вспомнят, то, скорее всего, опять будет милиция, а после – Мемориал славы.

Ближе к вечеру его прибило к автовокзалу.

– В конце концов, какая разница, где быть, если все равно неизвестно, кто ты? – бормотал он, крутя в пальцах билет до Костромы. – Товарищ!.. Вы не продадите мне эту сумку?.. И что, что ваша? Я же ее купить хочу. У меня есть деньги… Ну и что, что там ваши вещи… Вещи мне не нужны, мне сумка нужна… Куда я пошел?..