Имита
Шрифт:
Здесь стрелок немного покачался, словно разглядывая квадратную комнату, приглушённо освещённую фонарём из окна. Потом оторвался от Луис и, так целеустремлённо шатаясь, что Луис невольно качнулась следом — поддержать, если что, зашагал к единственному предмету мебели, вольготно расположившемуся посреди комнаты, — к ложу, которое могло быть как гигантской кушеткой, так и матрасом от кровати, довольно просторной. Хозяин комнаты подошёл к ней и свалился. И затих.
Неужели уснул?
А Луис растерянно оглянулась. Дверь-то он разве никогда не закрывает? Или понадеялся, что это сделает вошедший с ним? Что ж, придётся это сделать вместо него. Девушка потянула дверь. Раздался щелчок. И девушка поняла две вещи: она не знает, как открыть эту дверь, — подёргала убедиться, что захлопнута; и поняла,
Так. Огляделась, чтобы сориентироваться, с чего начать.
Комната большая, но какая-то даже не пустая, а пустынная, с застоявшейся горечью одиночества. Или Луис придумывает?
Много не похозяйствуешь…
Луис нерешительно положила у стены, в стороне от двери, футляр и рюкзак. Быстро и осторожно подошла к лежащему на кушетке хозяину, послушала его ровное, глубокое дыхание. Спит. Крепко. Он не боится в таком состоянии приводить сюда неизвестно кого? Впрочем… Она вспомнила, как те, которые напугали её, кричали: «Шиза!» Как предупреждение, что появился человек, который ненормален. Кажется, его здесь знают и не любят, мягко говоря. Наверное, репутация у него здесь. Поэтому и обзывают — боясь… А если он бандит? Вон как стреляет… Судя по тому, что вспомнила Луис, он стрелял не строго в… Ну, в общем, в то место, откуда ноги растут, а чуть сбоку. Предупреждающие выстрелы, так сказать… И тут мысли свернули на другое. А может, у него есть девушка? И она приводит его домой всякий раз, когда он допивается до невменяемого состояния? И стрелок принял её, Луис, за свою девушку? Поэтому он так спокоен и за своё жилище, и за свой путь по тёмным переулкам?
Хватит гадать. Луис неслышно вздохнула. Свешенные на пол ноги хозяина она переложила на кушетку и вытащила край расстёгнутой куртки, который мешал стрелку нормально дышать. Постояв над незнакомцем, девушка вернулась к двери.
Сначала она открыла футляр и выложила неподвижное тельце рядом, на пол. Тельце было неподвижно, но сердечко стучало успокоенней. Она погладила зверушку, некоторое время размышляя, что может сделать для избитой тварюшки, после чего беспомощно пожала плечами: только выжидать. Затем Луис покопалась в рюкзаке, вытащила пустой пакетик, потрясла — и на ладонь упали крошки. Она вздохнула: высыпать бы себе в рот, но… Зверушку поймали возле мусорного контейнера — может, придёт в себя, поест немного?.. И пересыпала крошки от последнего бутерброда на бланк из центра занятости. Сойдёт — вместо посудины. Не на пол же, покрытый чем-то ворсистым. Среди этого ворса — и так скудная — еда пропадёт совсем.
Луис снова сглотнула и пошла к кушетке. Сон будто мягко надавил на её плечи. Заснуть — забыть о голоде. И радоваться, что хоть такая возможность есть — поспать в доме, в котором никто тебя не ищет, а не на скамейке в здании космопорта, где взгляд каждого полицейского воспринимается как изучающий. Рядом с человеком, который ничего о тебе не знает. И с которым, возможно, уже завтра придётся расстаться… Девушка легла с другой стороны квадратной кушетки — что оставило между двумя лежащими метра полтора пространства, одёрнула с обеих сторон плащик, стараясь как можно плотней укрыться им. Движения становились всё более вялыми. И вскоре Луис соскользнула в глубокий сон…
… За окном медленно погас фонарь. Предутренняя мгла неприятно резала глаз серой неопределённостью.
Мужчина проснулся, словно только что закрыл глаза: распахнул ресницы — и уже на ногах. Бесшумной тенью обошёл кушетку. Скорчившаяся в попытках удержать тепло девушка заставила его только приподнять бровь.
Футляр у стены привлёк большее внимание. Хозяин комнаты присел, взял за шкирку неподвижного зверя. С трудом разомкнулись веки, будто склеенные гноем и кровью. Мутно блеснули зелёные глаза «воротника», пытаясь сосредоточиться на человеке. Но, слабые, закрылись сразу, и стрелок оставил зверя в покое. Затем его внимание привлекла бумажка перед носом зверя. Хозяин брезгливо встряхнул её от крошек и, направив свет от включенного вирта на бланк, прочитал все записи. После чего, открыв футляр, безо всякого удивления увидел гитару.
Оставив всё, как есть, он вернулся к девушке. Теперь он присел перед ней и,
Выключив экран вирта, он осторожно лёг позади девушки, а потом подвинулся к ней так, чтобы спиной она прижалась к нему.
Минута, другая… Он усмехнулся. От тепла незнакомка распустилась, словно цветок на солнце — как говорят поэты, и прижалась спиной к хозяину сама. Тот уже уверенно обнял её и уснул…
… Зверёк снова приоткрыл глаза, как только два человека затихли во сне. Прямо перед носом что-то пахло явно съедобным. Отталкиваясь рудиментарными лапками от ворса покрытия, передвигаясь почти гусеницей, зверёк подтянулся поближе к еле ощутимому запаху. Высунулся язык, подобрал крошку. Другую.
Кошачий дракончик, которого учёные, исследующие фауну Кэссии, признали всего лишь чем-то вроде здешней крысы, бесполезной и для людей безопасной, приподнял шерстистую мордочку, с трудом сопя и принюхиваясь разбитым носом. Человек, от которого теперь пахло, как от него самого, лежал неподалёку. Зверёк попробовал почистить свою грязную шкурку. Но синяки и кровоподтёки мешали — они ныли, когда дракончик привычно пытался изогнуться. Он огляделся, медленно дополз до человека и, с трудом встав почти на хвост, уцепился короткими лапками за край кушетки. Самка. А за ней — самец. Самец им, дракончиком, не пахнет. Но он пахнет симпатией к самке. Наверное, не выгонит.
Дракончик прополз дальше. Тепло. От самки тепло. А ему, зверю, холодно, пока он ранен. Надо пригреться в человеческом тепле и потихоньку выздороветь. Самка — его. Она приняла зверя и сделала своим, значит — не выгонит. И зверёк влез в пространство сложенных рук — Луис. Так зовётся эта самка. Он вычитал имя из пространства, которое окружает эту самку. Особенно понравилось, как оно заканчивается. Засыпая в уютном и мягком тепле человеческих рук, дракончик снова попробовал на вкус имя самки: Луиссс…
2
Она проснулась, когда кто-то под носом провёл мягким и тёплым клочком шерсти. Проснулась и чихнула. И, когда что-то с шипением отпрянуло от её чиха, уставилась в круглые зелёные глаза, возмущённо посмотревшие на неё из кучи всклокоченной серой, с кофейным оттенком шерсти. Возмущение ощущалось довольно живо.
— Ты кто? — прошептала она.
— Здешняя крыса, — ответил ей низкий голос. — Странно, что ты её приручила. Обычно они не поддаются дрессировке.
Луис прикусила губу и села на краю кушетки, прихватив ту самую крысу, которая нисколько не возражала против рук. А потом девушка встала. Несмотря ни на что, она не хотела бы, чтобы на неё смотрели сверху вниз. Шерстяной «воротник», который она наконец узнала, недовольно что-то хрюкнул и не сразу, но с рук влез ей сначала на плечо, а потом забрался выше — и на затылок… Луис невольно улыбнулась: странно, но «здешняя крыса» ощущалась частью удобной одежды, вроде как меховая отделка капюшона. Тёплая. Теперь она рассмотрела хозяина комнаты лучше. Этому мужчине она разрешила бы смотреть на себя, будучи самой собой. И вспомнила, и, вспыхнув, снова надвинула капюшон на левую сторону лица.
— Я уже видел, — невозмутимо сообщил тот, отпивая из чашки кофе. — И меня это не напугало. Не хочешь позавтракать?
— Мне бы сначала… — хрипло со сна начала она и смущённо откашлялась.
Он кивнул в сторону.
— Там.
Эту дверь в ночной тьме девушка не разглядела. Закрывшись в душевой, она сняла наконец плащик. Умывшись, Луис старательно расчесала тёмно-русые волосы — чуть ниже лопаток, затем отпустила пряди по вискам, закрывая царапину, и, покопавшись во взятом с собой рюкзачке, вынула круглую коробку с театральным гримом. Из ванной комнатушки вышла спокойная за свой внешний вид и присоединилась к хозяину, который устроился на той же кушетке, положив тут же поднос с предметами для настоящего пиршества: большую чашку дымящегося кофе и тарелку с бутербродами, сделанными чисто на мужской манер, потому что большие ломти хлеба чуть не прогибались от наложенной на них начинки.