Шрифт:
Часть 1
Soundtrack - Immortality by C'eline Dion
Сначала был толчок - лёгкий, едва заметный. Будто меня коснулась крылом бабочка. А после удивлённый голос произнёс:
– Твою мать, что это?
Человек выглядел настолько опешившим, что я невольно прыснула. Вероятно, секунду назад он почувствовал, что налетел на бетонный столб, и теперь таращился в темноту в тщетной попытке его разглядеть.
Перед ним лежал безлюдный
Услышав мой смех, человек попятился. Я чувствовала исходящий от него запах алкоголя. Похож на завсегдатая баров, которых на этой улице всегда в достатке.
– Кто здесь?
Его тело напряглось. По старой привычке, наработанной годами, мужчина сжал кулаки, принимая оборонительную позу. «Выпить и вмазать». Могут пройти годы, десятилетия, даже века, но всегда найдутся любители проводить вечера подобным образом.
Не знаю, зачем я это сделала. Может, захотелось развлечься. Может, из приступа человеколюбия предприняла попытку отсрочить его смерть от цирроза печени лет так на пять.
Приблизившись вплотную, я выдохнула в лицо:
– Это я-яяя. Смерть твоя-яяя.
Я знала, что он почувствует моё холодное дыхание. На то и был расчёт. На секунду показалось, что я перестаралась, и в желании спасти пьянчужку от преждевременной смерти неосторожно её приблизила. Человек мгновенно побелел, отшатнулся и в ужасе схватился за сердце. Он не дышал и лишь неслышно хватал ртом воздух, напоминая выброшенную на берег рыбу. Через мгновение из его горла вырвался девчоночий визг и, развернувшись, мужик задал такого стрекача, что я снова расхохоталась. Визг поднялся на тональность выше.
Человек бежал по проулку, держась за сердце, и визжал, как поросёнок. А я смеялась ему в спину, зная, что всё это время он меня слышит. Да, дружок, теперь ты знаешь, на что похожа белая горячка.
Тоску и грусть, что накатывали всякий раз, когда я оказывалась в родных местах, как рукой сняло. Я ещё раз посмотрела в след убегавшему, а затем развернулась и спокойно направилась в сторону освещённой улицы, не забыв напомнить себе, что надо быть осторожной: почти столетие практики пользования даром невидимости, а я до сих пор позволяю себе налетать на прохожих.
Что заставляло меня каждый раз возвращаться? Почему по прошествии стольких лет я не перестаю называть эти места домом? Что за глупый мазохизм стремиться туда, где уже давно ничего не осталось. Ничего и никого.
Но всякий раз желание возникало внезапно. Крупица сознания цеплялась за что-то знакомое – образ, звук, что угодно, – и, бросив всё, что на тот момент составляло мою жизнь, я летела сюда. Сколько раз я обещала себе не делать этого? Сколько раз уговаривала, что этот уж точно будет последним; что хватит глупо и бездумно поддаваться эмоциям. Можно подумать, у меня ещё остались эмоции.
Но всегда, когда накатывали воспоминания, мои нервы натягивались до состояния струны на идеально настроенной гитаре. Можно подумать, у меня
Я появлялась в этом всегда хмуром краю, и сердце начинало предательски биться в ожидании. Что ещё немного, и возможно я увижу…
Можно подумать, у меня ещё осталось сердце.
Вот и сейчас я шла по освещённым улицам хорошо знакомого города. Шла чётко по направлению к западной окраине, чтобы при первом же появлении деревьев покинуть гладкую асфальтовую дорогу и, зайдя в лес, отбросить привычную для человека размеренность и побежать.
Только здесь, в этих вековых лесах среди деревьев, заросших по самые макушки мхом, горных хребтах с соснами, цепляющимися артритными корнями за скалы, холодных, не тронутых тиной и ряской озёрах, я снова чувствовала себя юной. Восемнадцатилетней.
Внешне я такой и была – красивая девушка, с хрупкой фигурой и гривой каштановых волос. Но вряд ли кто из моих прежних знакомых узнал бы меня сейчас: грациозность сменила нескладность, изящность – неуклюжесть. Мои тёмно-карие глаза будто выцвели на солнце и приобрели необычный янтарный блеск. Не осталось никого, кто знал меня прежде. Те, кто знал меня прежде, давно забыты, похоронены в земле и памяти людской.
Человеческая память - странная штука. Она избирательна, неправдива. Она изворотлива словно уж. Заползая в самые дальние, покрытые паутиной уголки сознания, она сворачивается клубочком и долго дремлет, чтобы в совершенно неожиданный момент, вылезти и предъявить себя свету: «А помните…». Но, вряд ли кто из живущих помнит давнюю историю о таинственном исчезновении дочери шерифа из маленького городка на северо-западной оконечности Олимпийского полуострова. Об этом перестали говорить через год после случившегося. Когда же умер последний из тех, кто знал пропавшую девушку, упоминания о ней остались разве что на страницах пожелтевших от времени газет, хранящихся в местной библиотеке. Ну, или в Интернете. Хотя, вряд ли кому придёт в голову набрать в поисковике её имя.
Но, несмотря на это, я знала, что кое-кто из живущих на этой земле всё ещё помнит о ней. Вернее, мне бы хотелось надеяться, что помнит. Вернее, мне бы хотелось надеяться, что они всё ещё есть – те, кто помнит. Потому что всё это время исчезнувшая дочь шерифа Свона помнила о них.
– Со мной больно не будет. Всё пройдёт быстро.
Ох, Лоран, Лоран. Что заставило тебя передумать и не закончить начатое? Почему ты не убил меня? Почему оставил умирать на той самой поляне?
Я помню твоё лицо сквозь красную пелену уже начинающей раздирать меня боли.
– Это всё, что я могу сделать для тебя, девочка.
В твоих налитых кровью – моей кровью!
– глазах промелькнуло сожаление. Ты исчез, а я осталась лежать, отравленная ядом. Ты оставил во мне столько крови, сколько было нужно, чтобы не умереть. Зачем ты остановился? Как ты смог остановиться? Теперь я знаю, что сделать это практически невозможно. Это настолько редкое качество – умение остановиться, обуздать свою жажду, свою природу. Я была для тебя лакомым кусочком пирога, которым ты не захотел делиться. Что ты сказал Виктории? Сказал ли вообще, что ослушался её и убил меня сам?