Император Александр I. Политика, дипломатия
Шрифт:
Много было сказано о причинах греческого восстания, сказано с разных точек зрения. Мы в предшествовавших строках уже коснулись этого предмета. Причины восстания греков лежат в тех отношениях, которые вскрылись немедленно же после падения Восточной, или Греческой, империи, после взятия Константинополя турками. Какие явления видим мы на Балканском полуострове после знаменитого 1453 года? Покорители-турки в малом числе сравнительно с покоренными христианами, поддерживающие себя только материальной силой благодаря разрозненности покоренных племен, — турки малочисленны и не способны к развитию; кроме того, не могут получить материальной поддержки от своих, от народов единоверных и живущих с ними под одними формами быта, ибо магометанский Восток в лице их сделал последнее наступательное движение: он выбросил турок на европейский берег и оставил их там без поддержки. Куда туркам обратиться на Восток с требованием помощи? К слабой и враждебной по расколу Персии? Малочисленные покорители могли бы получить силу и питание, слившись с покоренными; но это для них невозможно по религии, по основам их народной жизни. Подле этих беспомощных материально и нравственно покорителей — покоренные, имеющие средства постоянно расти, усиливаться и получать поддержку извне. Эти покоренные, по христианской основе своей цивилизации, способны сами к дальнейшему развитию; с первой минуты покорения для них уже начинается процесс восстановления сил, приготовление к освобождению. В своей религии, в Церкви они находят объединяющее начало, которое беспрестанно напоминает им, что у них нет ничего общего с покорителями; что они выше последних, что они временно могут быть только под варварским игом, но рано или поздно освободятся. Они живут будущим и работают для него; у них великая цель, которая бодрит их и дает им рост; они идут вперед, тогда
Но кроме собственных сил христианские подданные Порты имели громадную выгоду в том, что опирались на Европу, на целое христианство, составляя нераздельную их часть, естественно и необходимо тянули к ним, получали от них питание, поддержку. Мы видели, как они это питание и поддержку находили в единоверной России, с которой, в известном отношении, жили одной жизнью, росли ее ростом. Новая жизнь, новое сильнейшее умственное движение начинается у них в то же время, в какое оно начинается и в России, именно с XVIII века; распространяются школы, переводятся книги; богачи не жалеют ничего для распространения просвещения между своими. Так дожили они до XIX века, постоянно идя вперед, постоянно приготовляясь к перемене своей участи, ибо, чем дальше они шли, тем тягостнее становилось варварское иго. Но, в то время как греки шли все дальше и дальше, турецкая правительственная машина, остановившись, подвергалась все более и более естественному следствию остановки — гниению, разложению; между пашами начали являться люди, стремившиесяк самостоятельности. В султане Махмуде II судьба как бы нарочно дала Турции человека, который для борьбы с враждебными обстоятельствами способен был употребить все средства, какими может располагать восточный владыка, не дрожавший ни перед каким из этих средств; но деятельность Махмуда всего лучше показала несостоятельность этих азиатских средств, когда надобно спасать азиатское гниющее общество, которое находится в осадном положении, обхваченное европейским движением.
С 1815 года греки стали принимать особенное участие в этом движении; в Западной Европе, с одной стороны, исчезла прежняя католическая узкость взгляда на восточных христиан, с другой — могущественно было либеральное направление; грекам сильно сочувствовали не столько как христианам, но более как потомкам Мильтиадов, Эпаминондов, Сократов и еще более как народу, находящемуся под варварским игом и стремящемуся освободиться от него. Между Грецией и Западной Европой обнаружилась тесная связь, скрепляемая взаимными посещениями: если молодые греки являлись в западных университетах и здесь получали сильное возбуждение к освобождению своего славного отечества, то, с другой стороны, европейские путешественники стали толпами посещать Грецию и тем поднимали ее значение в глазах народа, возбуждая надежды насочувствие и помощь; Европа видимо принимала Грецию во владение. Так в высшем слое греческого народонаселения выработалось сознание необходимости освобождения и вместе сознание того, что условия для него благоприятны. Тайное общество, так называемая гетерия, основанное Николаем Скуфасом в Одессе с целью «дать торжество кресту над луной», сильно распространилось между греками. Подготовка была сделана; но для успеха восстания понадобились материалы особого рода, которые также были готовы. Такими материалами служила масса христианского народонаселения, которая в своем религиозном одушевлении, в своей ненависти к врагам креста должна была поддержать борьбу.
Борьба между двумя национальностями: одной — долго порабощенной, но сознававшей свои жизненные силы, свои права на независимое существование и другой — поработившей, но которой грозила потеря господства, — борьба между двумя национальностями, поставленными в такие отношения, да еще при ненависти религиозной, разумеется, должна была с самого начала принять характер самый ожесточенный, истребительный, не допускать соглашений и сделок. Такая борьба могла кончиться только истреблением одной национальности другою, и потому, чтобы не довести ее до такого исхода, необходимо было разнять борющихся, отделить их совершенно друг от друга. Но масса христианского народонаселения Греции, несмотря на все ее сочувствие к борьбе, не могла вести ее непосредственно: для этого нужна была вооруженная сила. Такую силу в Греции представляли арматоры, местная милиция, охранявшая порядок и спокойствие, сохранившаяся от времени падения Византийской империи по договорам некоторых областей (горных) с турецким правительством, и особенно клефты, имевшие одинакое происхождение и характер с нашими старинными казаками. Люди отважные, богатые физической силой и ловкостью, не способные к мирной работе при тяжких рабских отношениях к туркам удалялись в горы, как наша удалая голутьба стремилась в степь, чтобы там гулять, вести свободную жизнь на счет чужих и своих. Когда вспыхнула борьба с турками, клефты явились на первом плане, дали войско. Таковы были побуждения и средства к восстанию.
Но при этом не надобно забывать и больших препятствий к успеху борьбы. Первое, и главное, препятствие заключалось в разрозненности сил и национальных интересов христианского народонаселения Турецкой империи; это народонаселение по национальностям делилось на три главные группы: греческую, славянскую и румынскую. Благодаря влиянию России, ее поддержке постепенное выделение из разлагавшейся Турции более или менее независимых от нее во внутреннем управлении владений началось с севера, по близости к русской границе. Самые энергические и храбрые из турецких славян, сербы, уже находились под управлением князя из своего народа, имели уже свой определенный круг отношений, интересов, причем их действия зависели от личных взглядов правителя, обязанного прежде всего заботиться о своем, о своих; обязанного осторожно и зорко смотреть во все стороны, преимущественно на север. Румынские княжества, составлявшие отдельное целое по своей национальности, давно уже привыкли жить в страдательном ожидании улучшения своей участи, своей независимости и свободы не от каких-либо внутренних движений, но от военных и дипломатических успехов могущественного народа, у которого возникла мысль о Дакийском королевстве. Притом неправильные отношения высшего класса, бояр, к остальному народонаселению в Дунайских княжествах и вражда к грекам, которые являлись здесь со своими господарями из фанариотов (знатных константинопольских греков) с целью высасывать деньги из страны, не могли побудить народонаселение Дунайских княжеств принять деятельное участие в греческом восстании. Таким образом, греки должны были бороться одни; но и между ними самими не было единства. Природные условия, которые в древности раздробили Грецию на множество мелких отдельных владений, действовали и теперь, заставляя отдельные области ее бороться в одиночку; арматоры и клефты не могли образовать единого войска, сколько-нибудь дисциплинированного, способного повиноваться единому вождю; да и такого вождя, человека, способного подняться над всеми и дать единство движением, — не было. При подобных препятствиях, несмотря на все одушевление, храбрость и выдержли-вость греков, дело их грозило кончиться неуспехом, если бы они не имели поддержки в Европе, и преимущественно — в России.
Понятно, что глаза всех людей, желавших освобождения Греции, всех членов гетерии были обращены на грека, который занимал важное место между тогдашними европейскими деятелями; который стоял подле Меттерниха в значении главного его соперника, — на графа Каподистриа. Если помощь Европы, и особенно России, была необходима для греков, то никто скорее Каподистриа не мог склонить русского императора к поданию этой помощи. Но никто лучше Каподистриа не понимал, что время, избираемое гетеристами для начала действия, неблагоприятно, и потому он находился в самом неловком положении относительно гетеристов, которые приступали к нему с представлениями, что пора начинать и что они не пропустят этой поры. Ему оставалось одно: отклонить от себя участие в деле; но он не мог поставить себя во враждебное к нему отношение, не мог открыть о нем, не мог не желать ему успеха; с этим желанием могло соединяться и другое, чтобы греческое восстание, будучи иного рода, чем революция испанская или итальянская революция, спутало установившиеся взгляды и отношения и нанесло удар врагу — Меттерниху.
Как бы то ни было, Каподистриа оставался в стороне, и гетеристы обратились к другому греку, находившемуся в русской службе. Храбрый генерал-майор, потерявший руку под Кульмом, князь Александр Ипсиланти, живой, сочувствующий всему хорошему и возбуждавший к себе сочувствие, был один из тех людей, которые считаются достойными власти до тех пор, пока не получат эту власть в свои руки. Гётеристы не могли не остановить своего выбора на Ипсиланти как на человеке, более других способном начать дело и с успехом вести его. Ипсиланти не мог не увлечься мыслью быть главным вождем греческого восстания. Ипсиланти, сын того валахского господаря Константина Ипсиланти, который сильнее других принимал к сердцу знаменитый проект образования
Нельзя много упрекать Ипсиланти за то, что местом начального действия он выбрал Дунайские княжества: прежде всего, они были близки к России; во-вторых, они имели известную степень самостоятельности; в-третьих, что было всего важнее, Турция по трактатам не могла в них действовать свободно, без согласия России, которая, таким образом, волей-неволей втягивалась в дело, причем не могла действовать против своих. В Греции таких благоприятных условий не было: здесь турки могли действовать свободно, не спрашиваясь ни у кого, и могли скорее задавить восстание. Чтобы восстание в Греции могло быть успешно, нужно было отвлечь от нее внимание и силы турок на север, туда, где они должны будут необходимо столкнуться с Россией.
В марте 1821 года в Лайбахе император Александр получил письмо из Ясс от Ипсиланти с уведомлением о восстании. «Благородные движения народов исходят от Бога, — писал Ипсиланти, — и, без сомнения, по Божию вдохновению поднимаются теперь греки свергнуть с себя четырехвековое иго. Долг в отношении к отечеству и последняя воля родительская побуждают меня посвятить себя этому делу. Более 200 адресов, подписанных более чем 600.000 имен лучших людей Греции, призвали меня стать в челе восстания. Несколько лет тому назад среди греков образовалось тайное общество, имеющее единственной целью освобождение Греции; оно выросло быстро, и его ветви распространяются повсюду, где только есть греки. Божественное Провидение, покровительствующее всегда правому делу, удостоило бросить взгляд сострадания на мое несчастное отечество и ослепить глаза его тиранов. Они остались в совершенном бездействии, несмотря на частые предостережения англичан и дух независимости, сильно обнаруживавшийся между греками. Государь! Неужели вы предоставите греков их собственной участи, когда одним словом можете освободить их от самого чудовищного тиранства и спасти их от ужасов долгой и страшной борьбы? Все говорит нам, что вас, государь, избрало Провидение, чтобы положить конец нашим вековым страданиям. Не презрите мольбы 10.000.000 христиан, которые возбуждают ненависть тиранов своей верностью нашему Божественному Искупителю. Спасите нас, государь, спасите религию от ее гонителей, возвратите нам наши храмы, наши алтари, откуда божественный свет Евангелия просветил великий народ, вами управляемый!» Впечатление, произведенное на императора этим письмом, и результаты его должны были отразить на себе условия, в каких Александр находился в Лайбахе. Император, по характеру своему, прежде всего был поражен благородством чувств Ипсиланти: у России и Турции шли переговоры о возвращении Ипсиланти имения, конфискованного Портой; дело шло о нескольких миллионах, и молодой человек, не думая об этих миллионах, повинуясь только внушениям долгу, становится в челе восстания против турок. «Я всегда говорил, что этот достойный молодой человек питает благородные чувства», — сказал император, прочтя письмо. Но после оценки человека человеком должна была следовать оценка дела государем, главой европейского Союза государей в 1821 году. Неловкое указание на тайное общество способно было уничтожить все доброе впечатление трогательного письма. Император Александр только что высказал свою программу и в данном случае не хотел отступить от нее: народы должны приобретать известные степени свободы не революционным путем, но путем мирным, путем общего соглашения правительств, причем степень свободы должна соответствовать степени их развития. Ответ Ипсиланти, заключавшийся в письме Каподистриа, был составлен по этой программе: «Получив ваше письмо, император испытал тем более скорбное чувство, что всегда ценил благородство чувств, которое вы обнаруживали, находясь в его службе. Император был далек от опасения, что вы позволите увлечь себя духу времени, который побуждает людей в забвении своих главных обязанностей искать блага, достигаемого только точным исполнением обязанностей религии и нравственности. Без сомнения, человеку врождено желание улучшения своей участи; без сомнения, многие обстоятельства заставляют греков желать не всегда оставаться чуждыми своим собственным делам; но разве они могут надеяться достигнуть этой высокой цели путем возмущения и войны междоусобной? Разве какой-нибудь народ может подняться, воскреснуть и получить независимость темными путями заговора? Не таково мнение императора. Он старался обеспечить грекам свое покровительство договорами, заключенными между Россией и Портой. Теперь эти мирные выгоды не признаны, законные пути оставлены, и вы соединили свое имя с событиями, которых его императорское величество не одобряет. Как вы смели обещать жителям княжества поддержку великого государства? Если вы разумели здесь Россию, то ваши соотечественники увидят ее неподвижной, и скоро их справедливый упрек обрушится на вас; на вас всей своей тяжестью ляжет ответственность за предприятие, которое могли присоветовать только безумные страсти. Никакой помощи, ни прямой, ни косвенной, не получите вы от императора, ибо мы повторяем, что недостойно его подкапывать основания Турецкой империи постыдными и преступными действиями тайного общества. Если вы нам укажете средства прекратить смуту без малейшего нарушения договоров, существующих между Россией и Портой, то император не откажется предложить турецкому правительству принять мудрые меры для восстановления спокойствия в Валахии и Молдавии. Во всяком другом случае Россия останется только зрительницей событий, и войска императора не тронутся. Ни вы, ни ваши братья не находятся более в русской службе, и вы никогда не получите позволения возвратиться в Россию». Чтобы отклонить всякое подозрение в участии со стороны России, император послал приказание русскому главнокомандующему в Бессарабии князю Витгенштейну соблюдать строгий нейтралитет и уволил Ипсиланти из русской службы.
Строгое соответствие этих решений уже прежде высказанной программе не дает нам права утверждать, что они состоялись под влиянием новых внушений Меттерниха, хотя австрийский канцлер, разумеется, должен был употреблять все усилия, чтобы удержать русского императора при его программе. Меттерних следующим образом изложил свой взгляд на греческое восстание: «Монархи, соединившиеся для поддержки принципа охранения всего законно существующего, не могут нисколько колебаться в прямом приложении этого принципа к плачевным событиям, совершившимся недавно в Оттоманской империи. Приложение принципа требуется с наибольшей силой к этим важным событиям, ибо несомненно, что греческое восстание (как бы оно ни связывалось с общим движением умов в Европе; как бы ни приготавливалось в стремлении чисто национальном; как бы, наконец, ни естественно было восстание народа, страдающего под самым страшным гнетом), — греческое восстание есть непосредственное следствие плана, заранее составленного и прямо направленного против самого страшного для революционеров могущества, против союза двоих монархов с целью охраны и восстановления [19] . Событие не одиночно: оно находится в связи с общим планом. Оно имеет не преходящее только значение; его следствия будут долго давать себя чувствовать. Настоящие виновники его задумали его не в интересе греческого народа; они не могут скрыть от себя того нравственного падения, до какого доведен этот народ веками. События задуманы с целью поссорить Россию с Австрией; они служат средством не дать потухнуть огню, поддержать либеральный пожар; средством поставить в затруднительное положение самого могущественного монарха греческого исповедания и всех его единоверцев, взволновать русский народ в смысле, противоположном движению, какое его государь дает своей политике; заставить русского государя отвернуться от Запада и сосредоточить свое внимание на Востоке. Падет ли или освободится народ, в пользу которого, по-видимому, произведено движение, — до этого нет дела людям, назначившим день взрыва. Демагоги имеют в виду только свои собственные выгоды, и никакое пожертвование не кажется слишком велико человеку, который не значит ничего и хочет быть чем-нибудь! Все, что можно постановить в принципе, ограничивается тем, что ваше императорское величество удостоили сказать мне сами. Должно приложить к турецким делам, точно так же как и ко всем делам, могущим занимать нас теперь и в ближайшем будущем, консервативное начало. Это начало неразрывно со святостью договоров. С точки зрения политической нет нужды, кто управляет, турки или греки, лишь бы только не господствовала революция и неминуемое ее следствие — пропаганда».
19
Подчеркнуто в подлиннике