Император Галерий: нацлидер и ставленник тетрарха. Книга вторая. Лавры не жухнут, если они чужие
Шрифт:
«Дивы, дивы, прочь от меня!», – неистово зашептал во сне Царь царей.
Поутру, ещё птицы не успели продрать глаза и зачирикать, перед входом в тронный зал шахиншаха уже согбенно ожидал своей участи вазург-фраматор великий визирь:
– Чуть свет – уж на ногах – и я у ваших ног! Кого изволите доставить к вам первой партией: ведущих иранских и не-иранских историков и биографов Сасанидской династии или представителей всех семи знатнейших домов-кланов державы?
– А кто уже в полном составе собран
– И те, и другие.
– Тогда первых! Кланы пусть подождут, поломают себе головы о смысле жизни, о вечном, помучаются в иных размышлениях и заодно подумают над своим поведением. Наверняка и свои многочисленные вины вспомнят и признают!
– То есть сначала пред светлы очи шахиншаха пригнать историков и биографов? Я правильно понял моего повелителя? – протестировал здоровье своего слуха великий визирь.
– Да-да, их голубчиков! Историков и биографов! Кандалы и наручники ни на кого не надевать! А то испугаются и всю историю мне переврут! Мне очередные итерации с фальсификациями не нужны! Хочу очистить историю от домыслов, накипи и скверны!
Царь царей уселся на трон Дария Первого Ахеменида. Престолы, игры престолов и с престолами – всё это было небольшой личной слабостью Нарсе, своего рода его хобби. Придворные антиквары и старьёвщики носами рыли землю и древние развалины во всех концах Персидской империи и за её пределами в поисках тронов древних царей – Ахеменидов, Селевкидов, Аршакидов – и периодически проводили ротацию дворцового реквизита в грановитой палате нынешнего повелителя Ирана и не-Ирана. На какой-то свалке Персеполя или того, что осталось от руинированного града, именно таким образом был обнаружен трон Дария с подножной скамеечкой. Правящий Сасанид очень дорожил этой древней реликвией и часто на ней посиживал, будучи даже наедине с самим собой: жаль, его ноги в обычном сидячем положении до скамьи никак не доставали и всегда болтались в воздухе – прежний хозяин мебели был велик не только своими делами, но и ростом.
В тронный зал согбенной вереницей один за другим просеменил весь цвет исторической и биографической науки Персидской империи. Выстроившись в ряд, вся вереница превратилась в шеренгу. Словно по команде, приглашённые синхронно достали носовые платки и приложили их к своим ртам: дыхание подданных не должно было раздражать или просто беспокоить Царя царей никаким специфическим запахом. И даже намёком на дуновение. Учёные историки и биографы все, как один, послали повелителю серию воздушных поцелуев, опустились на колени и затем пали ниц.
– Эй, ты, который крайний слева, подними башку, встань и подойди ко мне! – приказал Нарсе.
Окликнутый не сразу сообразил, что позвали именно его, заворочался, завертел головой, наконец поднялся и мелкими шажками прошоркал почти к самому трону.
– Только не смей прикасаться к моей скамеечке, она священна и неприкосновенна не только потому, что это моя собственность! Потом до конца своих дней не расплатишься! Тем более, если сегодняшний день станет для тебя последним, – с угрозой в голосе сразу предупредил Царь царей. – Ты кто такой? Фальсификатор или мистификатор?
– Я
– Да перс ли ты вообще? Имя-то какое богомерзкое, такие только у ромеев и бывают! Ни за что не выговорю Зол…лот…тинский. О! Выговорил-таки, но чуть язык не сломал! Серебринский или, того лучше, Серебрянников – вот это проще бы от языка и зубов отскочило! Вот послушайте же! Серебрянников, Серебрянников, Серебрянников – вон как скачет-отскакивает! Словно сладкий мёд пью! О Ахура Мазда, да кто же это такой Серебрянников? Как в мой рот и в мозг проник? И ты-то кто такой? – шахиншах словно забыл, где находится: распахнул глаза, повертел головой и пришёл в себя: «Неужели дэвы-дивы с толку сбивали?»
– Я парфянин, перс, иранец и не-иранец! – весь дрожа, забормотал Золотинский. – Ваш верный до гроба слуга и подданный! Просто при моём рождении мама так выпендрилась, не смог я ей, грудничок, воспротивиться. Она была на селе простой труженицей полей и не ведала, что её сын будет знаком и якшаться с самим повелителем Персии! Но если вам режет слух и не угодно моё имя, о владыка мира, то я могу сегодня же его сменить! Я с рождения и до гроба патриот своей страны!
– Тогда ответь мне на один простой вопрос: кем был мой дед Ардашир? Сразу станет ясно, какой ты парфянин, перс и иранец!
– Он был не Папакан! Папак, царь Парфии-Парса, был не отцом, а дедом вашего деда! Поэтому Ардашир на самом деле никакой не Папакан! Вот в чём вся соль! В ней зарыта истина! Но, чтобы Вам было привычней и удобней воспринимать правду как истину в последней инстанции, буду его именовать только так: Папакан. Я расскажу Вам всю подноготную со времён царя Гороха… эээ… Папака и Папакана… – уже бодрей и уверенней заговорил историк в надежде на золотой дождь, на царские награды, милость, почести, почёт и уважение: очевидно, накануне ночью в его спальне тоже побывал нечестивый римо-эллинский Бог сна.
– Кто ещё так считает? – прервав учёного, обратился шахиншах к своим гостям-гуманитариям.
– Подтверждаю слова своего коллеги! – приподнял голову второй, доселе смирно лежавший деятель исторической науки, вдруг решивший, что другого случая и звёздного часа может не представиться, не пробить и что надо рискнуть сковать железо, пока оно горячо. – Мои биографические изыскания привели ровно к таким же результатам. Папак был дедом Ардашира, а, следовательно, – седьмая вода на киселе! Готовлю монографию, тщательно выверяя все факты, хочу защитить своё научное открытие не только авторским и смежным правом, но патентом и докторской!
– Кто ещё считает так же, как господин Зол…лот…тинский? – повторил свой вопрос Нарсе и величественно обвёл царским взглядом свою грановитую палату.
Прочие деятели гуманитарных наук молчали и не высовывались, почуяв в тембре голоса Нарсеса нечто, похожее на неладное: готовились присоединиться лишь к победителям, пусть даже на вторых и третьих ролях, но живьём.
– Место про не-Папакана приказываю далее пропускать! Подобную богомерзкую лабуду слушать больше не желаю! Чушь какая-то! – Царь царей хотел вознегодовать, но сдержал себя, как подобает всем великим в минуты их скорби.