Император и ребе. Том 1
Шрифт:
Реб Авигдор сразу же спохватился, поняв, что позволил себе лишнего, хотя рассмеялся не нарочно… Он быстро вытер губы мясистой рукой и начал деланно оправдываться:
— Прошу прощения у вашей чести, учитель наш Элиёгу! Только новыми оградами вы многого от этих молодчиков из «секты» не добьетесь. Зачем новые ограды, если они и со старыми не считаются? Вот, например, намедни мне рассказывали, что к их Лейви-Ицхоку Бердичевскому пришли с вопросом: можно ли в Песах есть новый вид растений, который у иноверцев называется труфлями, или тартуфлями… «Можно!» — сразу же ответил бабский ребе. «Как же так, ребе? Ведь в книге “Хаей одом”[314] сказано, что это бобовая культура!»[315] А он отвечает: «Да эта книга “Хаей одом” — сама бобовая культура, а вот
Жалостливый блеск в черных глазах гаона мгновенно погас. Он нахмурил свои седые брови и поднес дрожащую ладонь к уху, как всегда, когда в нем укреплялась «мера справедливости»:[316]
— Как? Книга «Хаей одом» — бобовая культура?!
— Да разве только это? — обрадовался Авигдор тому, что сразу же вывел гаона на путь жесткости и безжалостности. — Разве только книга «Хаей одом»? А его комментарии, которые он дает на стихи Торы, святой Торы?.. Например, сказано: «Господь — сень для тебя…»[317] То есть Бог — твой защитник. А он, этот бабский ребе Лейви-Ицхок, трактует это так, что Бог подражает тебе, как твоя собственная тень. Ты поступаешь хорошо — и Он к тебе хорошо, ты поступаешь плохо — и Он к тебе плохо… Какая наглость! Какое нахальство! Поставить Владыку мира на одну ступень с грешным человеком!..
Красноватые глаза Авигдора забегали. Он пытался понять, какое впечатление произвело хасидское толкование, и сразу же заметил, что на этот раз не попал в цель. Вместо того чтобы вызвать возмущение, он вызвал у трех этих богобоязненных евреев своего рода удивление. Раввин со двора Рамайлы переглянулся с гаоном, потом — с реб Саадьей-парнасом и смущенно кашлянул. Авигдор хотел уже было заменить неудачный пассаж другим, но Виленский гаон перебил его:
— Простите, реб Авигдор, что я вас перебиваю. Почему вы называете этого бердичевского… «бабским ребе»?.. При чем тут это?..
— При чем тут это? Почему бабский? — радостно затараторил Авигдор. Его обрадовало, что здесь он может по-настоящему нажаловаться на хасидов. — Хороший вопрос, учитель наш Элиёгу, светоч нашего Изгнания! Хороший вопрос, господа и учителя мои! Бабский — потому что он задуривает головы женщинам больше, намного больше, чем мужчинам. Он разговаривает на их языке, им он адресует все свое учение. Поэтому бабы прославляют его в Бердичеве и окрестностях… Владыку мира он громко называет «милосердным», и столько раз в день, что его самого уже прозвали Милосердным. Когда вышел закон, что у всех евреев обязательно должна быть фамилия, его так и записали «Дербаремдикер».[318] Лейви-Ицхок Дербаремдикер… С Владыкой мира он вообще общается не на святом языке, а на простом еврейском. Причем громко, вслух. Все евреи читают на исходе субботы стих «Даст тебе Господь от росы небесной и от туков земли, и множество хлеба и вина».[319] Ему же это не нравится. Он сочинил вместо этого для баб специальный текст на исход субботы. На простом еврейском. Вот я его сейчас прочитаю. Я любопытства ради его записал. Все его штучки…
Со злой усмешкой мелкого человечка, прогнавшего конкурента и, несмотря на это, недовольного тем, что тому удалось укорениться на другом месте, посланец из Пинска покопался в одном из своих глубоких внутренних карманов, полных всяческих доказательств, писем и рекомендаций, причем с подчеркнутыми строчками, — всего, что должно было оправдать любой донос и любые сплетни, способные вызвать сомнение или произвести неподобающее впечатление. Какое, например, только что вызвало толкование стиха «Господь — сень для тебя…»
— Вот он, этот женский «Даст тебе Господь», — зачмокал губами Авигдор, и в руках у него, как живая щука, затрепетала тетрадка, исписанная грубыми, хромыми буквами — наверное, это был его собственный почерк. — Вот послушайте, господа мои!.. «Бог Авраама, Исаака и Иакова! Убереги народ Твой, возлюбленный Израиль, от всяческого зла ради Твоего великого имени. Милая святая суббота уходит. Пусть придет к нам неделя с полной верой, с любовью, с единением с Господом, да будет Имя Его благословенно. Чтобы мы верили в тринадцать основ[320] веры твоей — в близкое Избавление, в воскресение из мертвых, в пророчество
Так представил Авигдор женский «Даст тебе Господь»… Но, поскольку никто ничего не сказал, посланец из Пинска не знал, действительно ли эта составленная на простом еврейском языке молитва, заставлявшая трепетать сердца бабок и матерей по всей Волыни и всей Подолии, вызвала отвращение у этих строгих судей или же нет. И больше не дожидаясь ответа, он снова принялся читать записанные им доносы:
— Бабский ребе Лейви-Ицхок считает себя самого выдающимся кантором. Он любит лично вести молитву. Однажды на Новолетие посреди исполнения положенных пиютов он вдруг воскликнул на простом еврейском языке: «Владыка мира, если Ты хочешь записать народ свой Израиль в книгу жизни, то хорошо. Если из-за угрозы жизни можно нарушать святость субботы и праздника, то пиши. Но если, не дай Бог, нет, то я, Лейви-Ицхок, раввин из Бердичева, запрещаю Тебе писать в Новолетие. А если Ты не послушаешь меня и вынесешь тяжкий приговор народу Израиля, то мы, праведники поколения, своим приговором отменим Твой!..»
Шепот пронесся между троих рассерженных евреев:
— Это уже наглость!
— Базарный язык!
— Изображает из себя учителя нашего Моисея…
А Авигдор, не поднимая своей рыжей головы в сподике, все тыкал пальцем в тетрадку, ковал железо, пока горячо:
— На другое Новолетие, посреди молитвы «Мусаф», он вдруг запел какой-то новый пиют, причем опять же — на будничном языке. Все для того, чтобы женское отделение синагоги его слушало и получало удовольствие: «Пребывающие в высотах вместе с пребывающими внизу дрожат и трепещут перед Твоим Божественным именем. Пребыващие в безднах и ямах трепещут и боятся Твоего грозного суда. Но праведники в раю поют и восхваляют Твое великое имя. Поэтому… — Вы слышите? — Поэтому, говорит он, я, Лейви-Ицхок из Бердичева, пришел к Тебе с моей молитвой и моей мольбой: что у тебя к народу Израиля и чего ты хочешь от народа Израиля? Чуть что — говори народу Израиля! Чуть где какая заповедь — скажи народу Израиля! И где какая строгость — вели сынам Израиля сделать!.. И вот я спрашиваю Тебя: что у Тебя к сынам Израиля? Что Ты насел на сынов Израиля? Посмотри, Владыка мира, сколько народов… Сколько народов есть у Тебя на свете! Халдеи, вавилоняне, персы, мидийцы. Но что? Тебе обязательно надо показать, что Ты любишь Свой народ Израиля, называемый “Божьими детьми”. Поэтому я, Лейви-Ицхок Бердичевский, пришел и говорю: Да будет благословенно Твое имя во веки веков».
— Тхинес для женщин… — с пренебрежением пробормотал раввин со двора Рамайлы.
— Молитвы для невежд… — добавил со вздохом Виленский гаон.
— Вот как он любит невежд! — подхватил посланец из Пинска. — Как собака кость. Вот послушайте дальше, что тут записано. В Десять дней покаяния, между Новолетием и Судным днем, этот бабский ребе Лейви-Ицхок поехал однажды на телеге в соседний город. На следующий день рано утром он увидал, что извозчик, который его вез, расхаживает вокруг телеги в талесе и филактериях, молится и смазывает при этом дегтем колеса. Вместо того чтобы одернуть такого грубияна и прочесть ему нравоучение, Лейви-Ицхок обрадовался. Он пришел в восторг и принялся кричать на весь постоялый двор: «Посмотри, Владыка мира, как велика любовь простого еврея к Тебе! Даже смазывая колеса телеги, он не забывает о Тебе!»
— Это все для того, чтобы привлечь невежду, — сказал реб Саадья-парнас и потянул себя за бороду. — Где больше невежества, там «секта» сильнее. Теперь я понимаю.
— И вот этого чтеца «тхинес»… — сказал раввин со двора Рамайлы, — лиозненский ученый избрал себе в сваты? Прямо хоть в хроники записывай…
Виленский гаон ничего не сказал. Он только шевелил искривленными губами, рассматривая темный щит Давида на кирпичном полу и покачивая ермолкой. При взгляде на лицо гаона глаза Авигдора зажглись, их белки покрылись целой сеточкой красных жилок.