Император Мэйдзи и его Япония
Шрифт:
Капитал Эйсё – 400 тысяч иен – раздали бедным, была объявлена амнистия, 10 тысяч узников выпустили из тюрем. Сами похороны, стоившие 700 тысяч иен, состоялись в Киото 7 февраля, повозку с гробом везли четыре вола. Такие повозки после окончания церемонии всегда сжигали, мастера делали их «по памяти». Самим же волам теперь была обеспечена сытая и спокойная жизнь – их поставили на пожизненное довольствие на императорском пастбище [263] . В процессии приняли участие синтоистские жрецы, буддийских монахов на государственные похороны допускать перестали. Мэйдзи и Харуко на похоронах не присутствовали. Официальная причина – болезнь, но скорее здесь сказался традиционный для императора запрет: любое соприкосновение со смертью оскверняло монарха, а вместе с ним
263
Там же. С. 448, 456, 460.
Первый императорский музей появился в Токио. Но и Киото не мог остаться в стороне от создания общенационального прошлого. 1 мая в Киото тоже открылся Императорский музей. Это было только естественно: именно этот регион являлся сердцем японской государственности, именно здесь были сосредоточены главные японские древности. Помимо прочего, в музей свезли множество скульптур будд и бодхисаттв из окрестных храмов. Теперь они стали достоянием не столько религиозным, сколько культурным. Процесс «музеизации» буддизма продолжался.
До войны с Китаем Токутоми Сохо резко критиковал правительство, теперь он стал совсем другим и поступил в июле на государственную службу. Его главной обязанностью было обеспечение связей с прессой. Не все члены общества «Друзей народа» согласились с ним, кое-кто покинул ее. В следующем году журнал «Кокумин-но томо» прекратил свое существование. Из оголтелого западника Токутоми превратился в государственника и националиста. Он не сменил костюм на кимоно, его личный национализм питался не рисом, а международной человечиной, пушечным мясом. Для многих людей из его поколения это был вполне обычный путь. Взрослея, они отказывались от шатких идеалов юности и приставали к надежному, как им казалось, берегу. Сига Сигэтака тоже бросил свой журнал и отдался государственной службе. В своем журнале «Нихондзин» он ратовал за культурный и «экологический» национализм. Теперь эту потребность осознали на самом высоком уровне. Необходимость в литературной деятельности отпала, обосновывать было больше нечего. Миякэ Сэцурэй и Куга Кацунан продолжили свою публицистическую жизнь. Официоз воспользовался некоторыми их наработками, придал им форму безличной истины, но сами они оказались на обочине, поскольку овладевший обществом и государством экспансионистский запал оказался им чужд.
В этом году уже все японские школы были укомплектованы портретом Мэйдзи. На торжественных собраниях в школах директора зачитывали перед ним рескрипт об образовании. Учителя и ученики с почтением взирали на портрет, от которого исходили полные китаизмов и оттого малопонятные на слух слова указа. Как это было когда-то при «настоящих» аудиенциях, Мэйдзи предпочитал молчать, а директор выступал в качестве придворного оракула, передающего слова божества.
После официальной церемонии устраивались спортивные соревнования, выставки рукоделия, ученикам раздавали сладости. В ученическом обиходе день почитания портрета императора так и называли – «днем сладостей». Мало кто находил эти сладости приторными.
В отличие от Европы, изображения императора и императрицы, точно так же как и храмовую синтоистскую святыню (синтай – «тело божества»), нельзя было видеть каждый день. Она хранилась запертой на ключ в особой комнате. Школы того времени были обычно двухэтажными, комната с портретами размещалась на втором этаже – чтобы никто не мог взирать на монарха «свысока». Это доставляло множество неудобств. Инструкция предписывала в случае пожара непременно спасти изображения из огня, и зафиксировано немало случаев, когда директор погибал в пламени. Поэтому возле здания школы стали строить специальное небольшое помещение, выполненное из огнеупорных материалов. При этом никто не подвергал сомнению правильность поступка директора, никто не говорил о том, что жизнь человека дороже изображения императора.
Хранилище императорского портрета выполняло роль синтоистского святилища. Изображения предъявлялись персоналу школы и ученикам только во время государственных праздников – точно так же, как синтай предъявлялся верующим лишь во время ритуалов. И хранились портреты в особом ящичке, напоминавшем футляр для синтай. Пройти мимо «реликвария» и не поклониться невидимому изображению считалось недопустимым. Учителя зорко
264
Прасол А. Ф. Японское образование в эпоху Мэйдзи. С. 187.
Нечего и говорить, что изображения супругов запрещалось наносить на «несерьезные» вещи – карты, игрушки, веера и многое, многое другое. И, разумеется, газеты с портретом запрещалось использовать в туалете и в качестве оберточной бумаги. Те изображения, которые попадались в газетах и журналах, рекомендовалось вырезать и хранить в надежном месте. Когда же портрет придет в ветхость, следовало его сжечь.
Перспектива. Как только Япония приняла условия Потсдамской конференции, военное руководство приказало сжечь изображения императора, тексты его указов, армейские знамена – чтобы священные символы государственной власти не попали в руки ненавистного врага. Когда после окончания Второй мировой войны американские оккупационные власти поинтересовались у известного япониста Д. Холтома, что следует делать с синто, который выполнял роль государственной религии, тот в качестве одной из мер предложил перенести портрет императора (тогда это был уже Сёва) из изолированного помещения куда-нибудь в другое место (например, в кабинет директора), где его можно было бы видеть каждый день, и лишить таким образом ореола таинственности и святости [265] .
265
Таки Кодзи. Тэнно-но сёдзо. Токио: Иванами, 2002. С. 211.
На портрет Мэйдзи ученики взирали не каждый день. Но зато каждый день учителя поминали императора. Токутоми Сохо удалось посетить урок морали в третьем классе. «Дети, почему мы должны быть верными императору?» – вопрошал учитель. Правильный ответ: потому что благодаря ему мы можем спокойно и безопасно ходить в школу и возвращаться домой. Мнение о том, что это возможно благодаря полицейскому было признано правильным лишь частично [266] . На глазах Мэйдзи превращался в подобие всемогущего бога.
266
Pyle, Kenneth B. The New Generation in Meiji Japan. P. 133.
В октябре корейский король Коджон провозгласил себя императором. Это было равносильно провозглашению независимости от Китая. В декабре Россия признала его суверенным правителем. Тогда же российские корабли подошли к китайскому Порт-Артуру и блокировали узкую двухкилометровую горловину, ведшую на внутренний рейд. В ответ японцы поставили минные заграждения на своей базе в Сасэбо. В этот момент еще никто не собирался начинать военные действия всерьез, но взаимное недоверие уже запустило тот маховик, который через семь лет привел к войне.
1898 год
31-й год правления Мэйдзи
В марте Россия взяла «в аренду» Квантунский полуостров. Китайские сановники сопротивлялись недолго: С. Ю. Витте подкупил их. Ли Хунчжану за его сговорчивость было заплачено 500 тысяч рублей, хотя сам Витте считал, что «захват Квантунской области, представляет собой акт небывалого коварства» [267] . А еще через три месяца был заключен контракт на строительство Южно-Маньчжурской железной дороги, соединяющей КВЖД с Порт-Артуром и Дальним.
267
С. Ю. Витте. Воспоминания. Мемуары. М.; Минск: АСТ; Харвест, 2002. Т. 1. С. 234–236.