Император открывает глаза
Шрифт:
– Согласился бы вычислить вес. Каждому свой удел.
– Я помню. – Гиерон опять усмехнулся рядами крепких, чищенных полусырым мясом зубов. – Но будем надеяться, дурного не приключится. Позволят боги, буду здравствовать лет этак десять – тем временем война завершится. Ну а что у тебя? Придумал новый крюк, чтобы переворачивать корабли, или открыл способ, как обратить медь в золото?
– Медь в золото? – Архимед засмеялся, давая понять, что оценил шутку. – Увы это невозможно. По крайней мере, пока не доказана какая-то формула Бевазура – так уверяет один мой знакомый. Кстати, это он подсказал мне идею механизма, какой я хочу тебе показать.
– Какой-нибудь
– Когда-нибудь все изменится, и ты получишь большую выгоду.
– Когда-нибудь… – эхом откликнулся Гиерон. – Нам ли дожить до этого когда-нибудь! Эх, то ли дело в молодости! Помнишь, как ты бежал голым по улице, вопя свое «эврика»?!
Архимед сконфуженным жестом погладил пегую до белизны, курчавящуюся бородку, возразил:
– Не было этого!
– Было! – весело возразил же, пробуждаясь от дремы, Гиерон.
– А я говорю: не было!
– Было! Все видели. Ты бежал голый, распугивая женщин, и орал так, будто сел на раскаленную жаровню!
– Зато я открыл новый закон.
– Да плевать я хотел на все эти законы. Главное, ты вывел на чистую воду жулика-ювелира. Ну а что за штуковину ты изобрел?
– Думаю, она придется по душе твоим стратегам.
Гиерон был человеком практичным, не жалевшим сил и средств для снаряжения войска. К чему копить золото, когда можно в одночасье лишиться его под угрозою острой стали! Тиран кряхтя стал подниматься, выражая тем самым, что праздное любопытство уступило место государственному интересу.
– Рассказывай, что там у тебя?
– К чему слова, я могу и показать. Я приказал установить его на стене.
– Балуешь, племянник. Здесь приказываю только я. Что ж, давай прогуляемся. – Гиерон кивнул стоявшему вдалеке телохранителю, тот поспешил к тирану. Следом появилось еще несколько гвардейцев, составивших свиту. – Пройдемся пешком, – решил Гиерон. – Лекарь советует мне больше ходить пешком. Не могу понять, почему. Почему я должен утруждать и без того больные ноги? Не скажешь?
Архимед лишь пожал плечами: тайны врачевания его не занимали.
Дядя с племянником оставили дворец и в сопровождении стражи направились к дальней, восточной стене Острова, к мысу, с самой высокой по всему городу башней, с какой открывался особенно хороший вид на море.
Чтобы попасть туда, им пришлось пересечь всю царскую резиденцию, изысканно облагороженную стараниями Гиерона.
Властители Сиракуз, особенно из числа тех, что нарекались тиранами, всемерно заботились о величии родного города. Гелон соорудил храмы великим богиням: Деметре, Афине, Коре; Дионисий подвиг граждан на возведение великой стены, превосходившей укрепления любого города. Не остался в стороне и Гиерон, сын Гиерокла.
Обеспечив Сиракузам мир и независимость как от Карфагена, давно оспаривавшего влияние над Сицилией, так и от лишь с поколение назад объявившегося Рима, Гиерон расчетливо тратил немалые деньги во упрочение мощи города: военной и мирной. Он ковал оружие, но избегал пускать его в ход, предпочитая вражде переговоры, а тратам на наемных солдат поддержку несостоятельных
Наконец, Гиерон всеми силами стремился превратить Сиракузы в красивейший город мира. В его понимании великолепие города определялось великолепием храмов и царской резиденции. Потому-то Гиерон недолго обитал в жилище предшественников, порядком, к слову, обветшавшем. По его повелению на Острове был воздвигнут великолепный, достойный правителя дворец с парками, фонтанами, портиками для прогулок.
Не забыл тиран и о нуждах народа. Театр, до того оставлявший жалкое впечатление, был перестроен и отделан с таким великолепием, что вызывал восторг путешественников и зависть ближних и дальних соседей, тщетно пытавшихся превзойти великолепный дар владыки Сиракуз.
Но и дворец, и театр отступали пред грандиозным храмом Зевса с самым громадным в мире алтарем. Мрамор и порфир, гранит и базальт, драгоценные сорта дерева, золото, серебро – безо всякой расчетливости, но с расчетом, расходовались на сооружение помпезных строений, должных подчеркнуть величие Сиракуз, богатство и щедрость их благодетеля.
Но все это занимало прежде. А сейчас Гиерон поостыл, утратив интерес к предприятиям, достойным славы богов. Его не занимали уже грандиозные сооружения, мимо каких он с равнодушием шествовал неровной старческой походкой. Ему и без этого было, что вспомнить – ему, прожившему три четверти века, заставшему в блеске славы мужей, равных каким не сыскать в нынешнем мире: Деметрия, бравшего города, Птолемея-сестролюбца, [24] Пирра, Гамилькара, прозванного за быстроту действия Молнией, и многих других, столь же славных. Ему было, что вспомнить, но, к сожалению, жизнь все более превращалась в память, настоящее – в прошлое безо всякой надежды на будущее.
24
Филадельф – любящий сестру.
Занятый воспоминаниями, Гиерон не заметил, как прошагал путь от дворца к крепостной стене, подле одной из башен которой Архимед соорудил свое диковинное устройство. Тиран очнулся лишь при звуке удара бронзы о камень. Это стоявший на посту солдат картинно поприветствовал правителя, с силой ударив о брусчатку подкованным древком копья.
– Молодец! – встрепенувшись, похвалил Гиерон. Как бывший воин, он ценил хорошую службу.
Бережно поддерживаемый под локоть одним из телохранителей, он стал первым подниматься на стену. Архимед шел следом, пересчитывая легкими шагами шероховатые ступени.
Со стены открывался восхитительный вид на окрестности – на море и Малую гавань с одной стороны, и на город – с другой.
– Хорошо! – с облечением вдохнул морской воздух, переводя дух, тиран. Тут он увидел странное приспособление, шагах в полустораста впереди по стене. – Это и есть твое орудие?
– Да, это оно, – подтвердил Архимед. В Гиероне пробудилось любопытство. Ему нравились механизмы, изобретаемые неугомонным родственником, снискавшим славу не меньшую, чем все диковины Сиракуз.