Император Юлиан
Шрифт:
– Так вот почему мне не дали армии. Констанций послал меня на верную смерть!
– Но он же не хочет потерять Галлию?
– Какое ему дело до Галлии? Кроме своего двора, евнухов и епископов, ему ничего не нужно!
– Тут я был не прав. Констанций по-своему любил страну, но меня понесло. В безрассудстве и ярости я наговорил на пять государственных измен.
Дождавшись, пока я выдохнусь, Оривасий сказал:
– Вряд ли замысел государя настолько прост. Постой, он же дал тебе какие-то наставления!
Я совсем забыл о свитке, который
– Это придворный этикет!
– заорал я наконец и зашвырнул документ в дальний угол.
– "Как принимать иностранного посла", "Как давать торжественный обед" и так далее. Все учтено, вплоть до рецептов блюд!
– Оривасий расхохотался, но мне было не до смеха.
– Бежим!
– пришел я наконец в себя.
– Бежим?
– Оривасий посмотрел на меня, как на сумасшедшего.
– Да-да, бежим!
– Удивительно, я и не предполагал, что найду в себе силы написать об этом.
– Вместе, вдвоем. Что нас здесь держит? Эта тряпка, что ли?
– Я яростно дернул за пурпурный плащ.
– Подождем, пока у нас не отрастут бороды, и вернемся в Афины. Я займусь философией, ты - медициной.
– Нет, - жестко прозвучал ответ.
– Но почему? Констанций будет только рад узнать, что избавился от меня.
– Ты думаешь, он решит, что избавился от тебя? Как бы не так - Констанций наверняка подумает, что ты скрылся для того, чтобы собрать войско, поднять мятеж и захватить трон.
– Но он не сможет меня найти.
– Да как же ты скроешься в Афинах?
– рассмеялся Оривасий.
– Даже если ты вновь отпустишь бороду и оденешься учеником, ты останешься тем же Юлианом, что полгода назад учился у Проэресия.
– Ну, значит, не Афины. Пусть это будет любой город, где меня не знают. Да вот хотя бы Антиохия!
– Там можно скрыться, заодно буду учиться у Либания.
– А ты можешь на него положиться? Либаний, при его-то тщеславии все разболтает на следующий же день.
Либаний:Должен заметить, что Оривасий никогда мне не импонировал. Он, по-видимому, был того же мнения относительно меня. Сейчас его слава гремит по всему миру (если он еще жив, разумеется), но друзья-медики говорят мне, что составленная им медицинская энциклопедия в семидесяти томах вся, от начала до конца, списана у Галена. После смерти Юлиана Оривасия отправили в ссылку, и он стал придворным врачом персидского царя - я слышал, персы поклоняются ему, как божеству. Это должно быть ему по нраву - он никогда не отличался скромностью. Щедростью, впрочем, тоже: как-то раз, когда у меня был приступ подагры, он за один визит потребовал у меня целых пять золотых солидов, а я и через месяц не мог ступить на больную ногу.
Юлиан Август
– Ну тогда найдем такой город, где меня никто не видел.
–
– Даже если я изменю имя и внешность?
– Ты забыл о тайной полиции. И кстати, на что ты будешь жить?
– Ну, я могу стать учителем, наставником…
– Рабом?
– А почему бы и нет? У доброго хозяина раб может жить в полном довольстве. Я учил бы молодежь, и у меня еще оставалось бы время читать лекции, писать…
– Из пурпура в рабы?
– медленно и удивленно произнес Оривасий. Голос был ледяным.
– Неужели лучше быть рабом в пурпуре?
– взорвался я, и меня понесло. Я бушевал, жаловался на судьбу, но он был непреклонен. Когда я наконец выдохся, Оривасий сказал:
– Цезарь, ты должен ехать в Галлию. Либо ты усмиришь германцев, либо погибнешь в бою.
– Нет!
– Ну так будь рабом, Юлиан!
– С тех пор, как меня назначили цезарем, Оривасий впервые назвал меня по имени. С этими словами он вышел из комнаты, оставив меня сидеть, как последнего идиота, разинув рот, а с полки над дверью на меня взирал толстомясый Вителлий… даже триста лет в камне, казалось, не умерили его аппетита.
Я нервно сложил письмо от Флоренция вдвое, потом вчетверо, потом еще. Затем я начал изо всех сил соображать, что же делать. Я обратился к Гермесу с молитвой, затем подошел к окну, чтобы взглянуть на моего покровителя - солнце. Я молил о знамении, и оно было даровано. Время близилось к закату, и вдруг через зарешеченное окно мне ударили прямо в лицо солнечные лучи! Великий Гелиос посылал мне багряный луч с запада, из Галлии, призывая следовать за собой. Если мне суждено там погибнуть, я принесу себя ему в жертву. Если я найду славу, это будет наша общая слава. Кроме того, мне стало совершенно ясно: даже если бы я и захотел, бежать некуда. Кругом, действительно, багряная смерть.
Я вернулся к туринцам, желавшим засвидетельствовать мне свое почтение, и вел себя, будто ничего не случилось. Оривасий посмотрел на меня вопросительно. Я ему подмигнул. Он вздохнул с облегчением.
На следующее утро мы двинулись дальше. В горах было еще не холодно и снег лежал только на самых высоких вершинах. Даже мои солдаты-галилеяне, все как на подбор редкостные нытики, и те признавали, что нам явно покровительствует бог. Если бы этот бог существовал, ему и впрямь следовало бы обратить на них внимание: они только и делали, что воссылали ему молитвы и больше ни на что не годились.
Когда мы перешли через Альпы и вступили в Галлию, произошло интересное событие. Весть о моем приезде давно уже разнеслась по всей округе, и немудрено: я был первый законный цезарь, явившийся в Галлию за много лет. Я сказал "законный", так как Галлия славится самозванцами. За последнее десятилетие их было трое. Каждый носил пурпур. Каждый чеканил монету и принуждал народ себе присягать - и все они погибли от руки Констанция или судьбы. Теперь в Галлию наконец въезжал настоящий цезарь, и люди этому радовались.