Император
Шрифт:
— Вы его не боитесь?
Девушка хлопнула очень густыми, темными ресницами.
— В смысле? Этот бред насчет проклятия, Император Смерть? Я не верю в проклятия.
Щеки ее, секунду назад загорело-алые, вдруг посветлели и стали просто загорелыми.
— Вообще, — сказала она нехотя, — у нас тут траур, четыре тренировки уже пропустили… Лука Викторович был у нас спортивным организатором… Накануне… У нас была товарищеская игра… Мы вылетали в другую школу, утром вылетели, днем сыграли, вечером назад…
— Выиграли?
— Продули.
Она посмотрела на свои ладони — большие и жесткие, как у парня.
— Я не верю в проклятия, — повторила с нажимом. — Но если это не проклятие, то что это за чушь, а?!
Изолятор стоял вдали от берега. С главным корпусом его связывала крытая галерея.
— Он что же, все время один? Никто его не проведывает?
— Он привык один. — Женщина-врач отвела глаза. — К тому же ребята много общаются по Сети. Приходится, знаете, специально напоминать ему, что пора зарядку сделать или на воздухе погулять…
На стенном экране сидел, закинув ноги на низкий столик, тощий подросток с коммуникатором на коленях. Виден был его затылок, умеренно лохматый, и небольшое аккуратное ухо. Светлая футболка обтягивала спину — не сутулую, в меру мускулистую.
— Он знает о камере?
— Конечно. Камера только в главной комнате его палаты. Еще у него есть спальня, санблок, спортблок, медблок…
— Кстати, как он себя чувствует?
— Прекрасно. — Врач мельком глянула на Александра и снова потупилась. — Вы понимаете, он здоров. Его помещение в изолятор — лукавство.
— Вы верите в проклятие?
— Я верю фактам: три человека умерли.
— Люди смертны.
Врач подняла глаза и посмотрела теперь уже пристально:
— Я работаю в этой школе пять лет. Мы тут редко встречаемся со смертью, знаете ли. У нас даже животные живут долго и счастливо.
— Хорошо вам.
— Да. А этот мальчик пришел оттуда, где смерть густая, как… как сжиженный воздух. Он Император Смерть. Я бы на вашем месте не встречалась с ним.
— Вы серьезно?! Вы, взрослый человек, когда даже дети не верят в такую…
— Именно потому, что я взрослый, серьезный человек, — упрямо сказала врач. — Когда к нам привезли Дениса, его прошлая жизнь была под запретом. Тайна, и все. Сразу же стало ясно, что парень нуждается в психологической помощи. Тогда я, как ответственный медработник, поставила вопрос о доступе к информации… Сперва рассекретили для меня и администрации. А потом для всех, потому что… Ну, глупо ведь, такое в тайне не сохранишь.
— Понятно. Значит, неведомые черные силы, которые невозможно ни зафиксировать приборами, ни вычислить, ни предугадать…
— Я не знаю, — устало сказала врач. — Елизар Степанович… Елизар Горошко, тридцать лет, учитель теплофизики.
— Да.
— Он просто выключился, как прибор. Сердце не удалось запустить. Я подключила его к машине — сердце, почки, печень… полностью. Когда его увезли отсюда в госпиталь, он был еще жив. Если можно так выразиться. Потом мне ничего не хотели говорить, просто сообщили о смерти. И я ничего бы не узнала, если бы не второй случай. Эльза Себастьяновна Лун, учитель японского. Пятьдесят лет. Не замужем. Мать пятерых взрослых детей. Со склонностью к гипертонии. В прошлом году — перелом ноги, травма получена во время поездки с учениками на горнолыжный курорт. Срослось без осложнений. Потеряла сознание среди бела дня, в парке, по дороге от столовой к учебному корпусу. Не узнавала меня. Не узнавала никого. Я поместила ее в реанимационный модуль… Дальше рассказывать?
— Почему это случилось? Диагноз?
— Официально — гипертонический криз. Она носила пластырь, контролирующий давление и подающий сигналы всякий раз, когда систолическое едва-едва превышало сто сорок. Показания пластыря у меня фиксировались на приборах, я все передала в госпиталь. Там был зубец, ее давление скакнуло до ста пятидесяти и сразу же вернулось к норме минут за десять до того, как она упала… Но сто пятьдесят на девяносто — это не гипертонический криз!
— То есть вы не согласны с официальным диагнозом?
— А какая разница, согласна я или нет? Лука, спортивный организатор, сорок лет. У этого сроду не было гипертонии. Девочки рассказывали потом, что он шел, налетая на кусты. Я видела потом переломанные ветки. Видела следы. Он шел, виляя, как тяжело пьяный или полностью дезориентированный человек. Первым отключился мозг… Не совсем отключился, но был тяжело поврежден. Тело какое-то время жило и двигалось по инерции. А потом выключилось. Я, конечно же, поместила его в реанимационный модуль. Но какой смысл поддерживать жизнь тела, если оно пустое? Если человек уже вылетел из него неизвестно куда?
Врач замолчала. Подросток на экране переменил позу — убрал ноги со столика, повозился в кресле, сел ровнее.
— При чем тут мальчик? — спросил Александр.
Врач пожала плечами:
— А при чем тут мальчик? Только при том, что там, где он, умирают люди. Больше у нас нет никаких ни данных, ни сведений, только… чувство самосохранения.
— Думаю, вам удастся убедить попечительский совет, — сказал Александр.
Врач внимательно на него посмотрела.
— Да, — ответила суховато. — Если вы хотите говорить с мальчиком — пожалуйста. Ваша работа, в конце концов, и вы знаете об этой истории куда больше меня… Только примите во внимание одно обстоятельство.