Императорский безумец
Шрифт:
— Китти, это была твоя идея?
Ээва отрицательно покачала головой:
— Они сами это придумали. Я об этом ничего не знала.
Мужики вышли из комнаты. Тимо зажег трубку. По его пальцам я видел, что он взволнован больше, чем можно было предположить. Ибо особой дружественности по отношению к крестьянам я и десять лет тому назад за ним не замечал. Хотя в его письме к императору и есть мысль о том, что необходимо добиться любви крестьян. Теперь же, мне казалось, он держался от них еще дальше. Как, впрочем, от всех, кроме нескольких, самых ему близких людей.
Вторник, 29
Насколько помнится, это было именно в этот день восемь лет тому назад. Или во всяком случае в один из этих дней восемь лет назад.
Вечером Ээва велела позвать меня сверху из моей эркерной комнаты в господском доме к себе в спальню. Она сидела перед овальным зеркалом между огнями двух свечей и расчесывала свои угольно-черные волосы, к цвету которых я все еще не мог привыкнуть. Помню, что за моей спиной она затворила дверь в желтую гостиную, хотя в то время ни она, ни я никого в нашем доме не подозревали в наушничестве. Она снова присела к зеркалу, снова принялась расчесывать свои длинные волосы и спросила тихо (потому что маленький Юрик спал тут же в корзине, в изножье кровати):
— Якоб, ты точно помнишь наш последний завтрак?
Я не понял, какой завтрак она имеет в виду.
— Какой завтрак? Сегодняшний?
— Ну, когда тут был Паулуччи и не понял, о чем мы говорили по-эстонски. В чайной комнате.
— Думаю, что помню точно.
— Помнишь, я спросила у Тимо: скажи, кого я могла бы просить за тебя?
— Помню.
— А помнишь, что Тимо ответил?
— Помню. Просить не стоит никого, кроме императора, но я прошу тебя: не проси его.
— Да. А сегодня в полдень я узнала от госпожи Латроб — ей сказала это госпожа Валь в Пыльтсамаа: вдовствующая императрица на этих днях должна проследовать из Риги в Петербург, и предполагается, что она будет ночевать в Торма… — Ээва резко продернула черепаховую гребенку сквозь прядь волос и взглянула на меня.
— Ну и что?
— А то, что если Тимо запретил мне просить императора, то — как ты думаешь — могу я попросить за нею мать императора?
У нас и сейчас, как и восемь лет назад, не принято друг перед другом вилять. Мы высказывали и высказываем свои мысли один другому прямо. Если заходит разговор или кому-нибудь случается что-то спросить. Щадить друг друга у нас не полагается. Кстати, в одном, о чем я никому не сказал, в дневнике могу признаться. Если сестра спрашивает меня: «Якоб, как ты думаешь, какая завтра будет погода?» — я смотрю в окно и думаю: «Кто его знает, может, небо местами и прояснится», однако вместо этого говорю ей, даже довольно часто: «Ты полагаешь, оттуда явится что-нибудь вместо ливня?» Чтобы досадить… Я и сам не знаю зачем. Может быть, в отместку за ее высокий злосчастный взлет… И на этот раз я ответил ей:
— Но ведь Мария Федоровна не может сама приказать, чтобы освободили твоего Тимо. Она может только пойти попросить сына. Если она вообще возьмет на себя этот труд. Может случиться, возьмет. Говорят, она властолюбивая женщина. После смерти Павла она даже хотела сама взойти на престол вместо сына. Ходили такие толки. Но сын предоставил ей лишь возможность филантропствовать. Точно так же, как это было при Павле. Так что, может случиться, она и попытается тебе чем-нибудь помочь. Только…
— Только?
— Просить ее — это только формально не то же самое, что просить самого императора.
— Значит, ты считаешь, я не смею?
— Это решай сама.
Ээва вскочила. Но голос она все же не повысила.
— По-моему, жена смеет делать для своего мужа все, что только в силах придумать. За исключением, может быть, лишь того, что муж ей прямо запретил — что могло бы задеть его честь. Так что я решила. Встань завтра утром пораньше. Поедем в Торма.
И мы поехали туда. Вернее сказать — помчались. Ээва приказала кучеру гнать изо всех сил, как только смогут лошади. Лопаты, разумеется, у нас были с собой, и в такую длинную дорогу (восемьдесят верст), большей частью лесами, я взял еще и ружье. Когда мы миновали каавескую мызу, но большак еще не переехали, по обеим сторонам дороги в густом ельнике мы в самом деле увидели, что за нами следом трусят два волка. Лошади уже готовы были понести, я велел приостановить сани и на расстоянии около пятидесяти шагов выстрелом из окна кузова одного серого убил. Другой дрыгнул в заросли. Я хотел отдать ружье кучеру, чтобы выскочить на шоссе. Кучер сказал, что у него руки заняты, он должен сдерживать лошадей. Тогда я посмотрел на Ээву:
— Возьми! А ты выстрелишь, если понадобится?
Ээва сказала только:
— Выстрелю…
Но не понадобилось.
Я отбежал на пятьдесят шагов и притащил крупного бирюка. Я положил его на запятки. Это был красивый самец, судя по шерсти хорошо отъевшийся за лето овцами и наверняка весивший не меньше полутораста фунтов. Я попал ему в грудь, и несколько верст за нами тянулась кровавая ниточка, пока труп не остыл и с него не перестало капать, а лошади вплоть до Лайусе никак не могли успокоиться. Зато теперь у меня на бревенчатой стене над столом висит волчья шкура, хотя немножко уже траченная молью.
Кстати, интересно, как возникают легенды, все же есть какая-то логика или скорее алогичность в том, что их порождает. Эту шкуру у меня на стене никогда не считали шкурой мною убитого волка. Хотя еще в ту пору, когда мы с теннерскими геодезистами упражнялись в стрельбе, я был совсем неплохим стрелком. Про эту шкуру уже восемь лет говорят: шкура того волка, которого застрелила госпожа Бок, когда ездила к императрице.
Однако волка Ээва в ту поездку не убила ни в прямом, ни в переносном смысле. В сумерках мы приехали в Лайусеский пасторат, и я еще собственными глазами успел увидеть старого пробста Яннау, человека со светлой, похожей на солому шапкой непокорных волос и свинцово-серым лицом. (В следующем году он уже отдал богу душу.) Он дружески приютил нас под своим кровом, отослал убитого мною волка к леснику свежевать и уже на лестнице благословил Ээву, когда мы на заре отправились дальше.
В полдень мы прибыли в Торма на почтовую станцию. И приехали мы все же не совсем напрасно. Смотритель почтовой станции Андерсон, еще бодрый старик, сообщил нам, что ее императорское величество должны прибыть после полудня, но их гофмаршал, его светлость граф Альбедиль, уже на месте, он изволил осмотреть почтовую станцию и барский дом тормаской мызы и нашел его подобающим для ночлега своей повелительницы.
Андерсон отправил верхового в сторону Игаверской почтовой станции следить за дорогой, чтобы тот его своевременно известил. Ээва решила: как только парень прискачет с известием о приближении царского кортежа, Юхан сразу запряжет наших лошадей. Мы пропустим прибывших вперед и на некотором расстоянии последуем за ними на тормаскую мызу. А там посмотрим, что будет дальше.