Императорский безумец
Шрифт:
— Ну… господин Ламинг, где же вы теперь находитесь? — (Мне не хотелось спрашивать, чем же он теперь занят…) — И что поделывает ваша Риетта? — (Именно то, что мне на самом деле хотелось узнать.)
Господин Ламинг ответил знакомым мне тихим, немного скрипучим голосом:
— Я живу в Риге, господин Якоб. А Риетта — в прошлом месяце она уже второй раз сделала меня дедом…
Я внутренне содрогнулся, подумав сперва, что этот деревенский дьявол с щетиной вместо волос связан не только с Бенкендорфом, но и с самим Сатаной, — ему все известно,
— А что вас привело сейчас в Выйсику?
Ламинг объяснил неожиданно складно:
— …Ох, наследники моего давнего кредитора в Риге начали утверждать, что девять лет назад я будто бы не выплатил сто пятьдесят рублей долга их завещателю — зерноторговцу Хаке, он живет, если случайно знаете, возле Пороховой башни. Я знал, что у меня имеется его расписка, но не смог ее найти и тут вспомнил, что она осталась здесь в поместье среди бумаг. И теперь выяснилось, что эти бумаги у господина Мантейфеля, а господин Мантейфель на несколько дней уехал. Так что придется Тимму взять меня к себе, пока я дождусь приезда господина Мантейфеля…
Ну, это уж меня нисколько не интересовало. Я пробурчал:
— Передайте от меня привет Риетте, если случится… — и вышел.
День прошел без каких-либо существенных событий. В самом деле и сейчас, оглядываясь на случившееся, я думаю, что ничего особенного не происходило. Может быть, лишь одно.
После обеда мы сели с Тимо перед камином, закурили трубки, и я вдруг подумал: почему бы мне сейчас не проявить любопытство? Я спросил как бы невзначай:
— Ты тоже сидишь за письменным столом?
Я думал, может, мне удастся узнать, что он пишет. Не то ли странное сочинение, которое я прятал однажды у себя под полом, или что-то другое? Над какими вопросами он раздумывает и что намеревается делать со своим сочинением… если у него есть какие-нибудь намерения?
Он ответил:
— Сижу. До тех пор, пока они дают.
— Кто?
Я совершенно уверен в том, что ясно расслышал его ответ:
— Мои иквибы. И инквибы.
Потом он встал, мне показалось, как-то резко и, махнув мне рукой, вышел из залы. Мгновение я думал, что он хочет, чтобы я пошел за ним. Я подождал, послушал, может быть, он позовет. Он не позвал. Я докурил трубку и отправился к себе.
К ужину Тимо не вышел. Он еще раньше велел принести ужин к себе в комнату. К вечеру ветер усилился. Всю ночь шумели деревья в парке. Я несколько раз просыпался и слушал, как они шумят, когда Анна подходила к дивану, на котором спала маленькая Ээва, и укрывала ее, в чужом месте ребенок спал беспокойно.
Одиннадцатого утром разразилась весенняя буря. Завтракать Тимо не пришел. Но когда мы уже встали из-за стола, я встретил его в коридоре. Было около половины десятого. Он вышел из своей комнаты, ящик с пистолетами висел у него в руке, и запер дверь на ключ. Я сказал:
— Доброе утро. Ты надеешься попасть в цель даже при таком ветре?
Он ответил:
— Я постараюсь, я постараюсь. Представь себе, Петер
Я спросил:
— Как ты стреляешь? Все так же, как и раньше, по шишкам?
Он ответил уже у входной двери:
— Все так же. Только теперь за пятьдесят шагов.
Я вернулся в нашу комнату. Мы говорили с Анной о повседневных делах. Мимоходом я называл Ээве буквы алфавита. Время от времени было слышно, как в доски на крыше вбивали гвозди — грох-грох-грох, — сегодня прислали мастера. Время от времени вместе с шумом деревьев и порывами ветра доносились из парка пистолетные выстрелы. Тимо стрелял в среднем через каждые три минуты, но я сказал уже, что из-за ветра всех выстрелов не было слышно. И я не заметил, когда стрельба прекратилась.
Около половины двенадцатого раздался стук в дверь, Лийзо просунула голову и сказала:
— Господин Якоб… я не знаю… господин Тимо недавно вернулся и велел подать ему завтрак в комнату. А теперь он не открывает…
Я сказал:
— Ну, постучи ему через четверть часа снова.
И я могу, работая или размышляя, забыть о том, что только что просил завтрак… И когда мне его приносят, могу сделать вид, что не слышу… Лийзо сказала:
— Хорошо… Только… я слышала, будто…
— Что?
— …Я не знаю… Будто выстрел, когда шла из кухни…
Я пошел к дверям Тимо. Я стучал, гремел ручкой, звал. Никто не отвечал. А ключ торчал изнутри. Лийзо пришла вслед за мной с подносом. Я велел ей ждать перед дверью и стучать, а сам побежал в кухню и позвал из людской старого Кэспера, чтобы он пошел и помог Лийзо открыть дверь… или не знаю зачем… Потом выскочил на двор и, обежав дом, повернул к заднему его углу со стороны парка. Полоса прошлогодней травы между стеной и шиповником обнажилась. Серые былинки позванивали на ветру. Когда я подходил к окну Тимо, у меня возникло впечатление, что я не то вижу, не то угадываю на прошлогодней траве два или три следа сапог и снова выпрямившиеся примятые стебельки высохшей травы — что-то увиденное когда-то во сне или наяву…
Я схватился за карниз, подтянулся, стал на выступ стены и заглянул в окно. Тимо лежал на полу. Он лежал на левом боку, и его голову заслонял стул.
Я помчался обратно в дом. Я крикнул Кэсперу:
— Беги к управляющему! Приведи кузнеца Михкеля!
Михкель мог явиться только минут через десять, Я велел Лийзо больше не стучать. Пришла Анна спросить, что случилось. Я рассказал ей о том, что увидел в окно. В это время пришел Михкель со своим молотобойцем, и спустя несколько минут они отмычкой открыли замок. Я запретил им входить. Мы вошли с Анной и Кэспером.
Тимо был мертв. Возле головы на ковре совсем небольшая, может быть с ладонь, лужица крови. На лбу, у носа и вокруг правого глаза полно дроби. Анна закричала: «Господи боже!» и отошла по другую сторону письменного стола. На столе стоял открытый пистолетный ящик, в нем было три пистолета. Четвертый «кухенрейтер» лежал возле Тимо на ковре. Я поднял пистолет и посмотрел: он был пуст. Я положил его обратно на ковер. Один ящик в столе был выдвинут. На дне его лежали в беспорядке несколько десятков самодельных патронов с пулями и дробью. Кэспер хотел переложить своего хозяина на диван. Я запретил ему прикасаться. Я еще раз наклонился к Тимо. Анна спросила через стол: