Императрица Елизавета Петровна. Ее недруги и фавориты
Шрифт:
Екатерина увидела, что на туалетном столике на золотом блюде лежат письма, те самые, которые она писала Апраксину. «Императрица снова подошла ко мне и сказала:
– Бог мне свидетель, как я плакала, когда при вашем приезде в Россию вы были при смерти больны, и если бы я вас не любила, я вас не удержала бы здесь».
Екатерина стала благодарить ее за все милости и доброту и уверять, что воспоминания об этом никогда не изгладятся из памяти.
– Вы чрезвычайно горды, – сказала императрица, – вспомните, что в летнем дворце я подошла к вам однажды и спросила у вас, не болит ли у вас шея, потому что увидела, что вы мне едва кланяетесь, и что из гордости вы поклонились мне только кивком головы.
– Боже мой, ваше императорское величество, как вы можете
– Воображаете, что никого нет умнее вас, – проворчала Елизавета.
– Если бы я имела эту уверенность, ничто больше не могло бы меня в этом разуверить, как мое настоящее положение и даже этот самый разговор, потому что я вижу, что я по глупости до сих пор не поняла того, что вам угодно было сказать мне четыре года назад».
Меж тем великий князь шептался о чем-то с Александром Шуваловым. До Екатерины долетели его последние слова: «Она ужасна злая и очень упрямая». Она повернулась к мужу и сказала:
– Если вы обо мне говорите, то я очень рада сказать вам в присутствии ее императорского величества, что я действительно зла на тех, кто вам советует делать мне несправедливости, и что я стала упрямой с тех пор, как вижу, что мои угождения ни к чему другому не ведут, как к вашей ненависти».
Великий князь попробовал возразить, в разговоре всплыло имя Брокдорфа, который настраивал великого князя против Екатерины, но Елизавета оставила эту тему и вдруг спросила об отношениях Штамбке и Бестужева.
– Сами посудите, – сказала она, словно ни к кому не обращаясь, – как можно его извинить за то, что он имеет сношения с государственным узником?
Екатерина промолчала.
– Вы вмешиваетесь во многие вещи, которые вас не касаются, – здесь императрица обращалась уже непосредственно к Екатерине, – я не посмела бы делать того же во времена императрицы Анны. Как, например, вы посмели посылать приказания фельдмаршалу Апраксину?
– Я! Никогда мне и в голову не приходило посылать ему приказания.
– Как вы можете отрицать, что ему писали? Ваши письма тут, в этом тазу, – она указала на туалетный столик. – Вам запрещено писать.
– Правда, что нарушила запрет и прошу в этом прощения, но так как мои письма тут, то эти три письма могут доказать вашему императорскому величеству, что я никогда не посылала ему приказаний, но что в одном из них я писала, что говорят о его поведении.
– А почему вы это ему писали? – прервала Екатерину императрица.
– Просто потому, что я принимала участие в фельдмаршале, которого очень любила, и просила его следовать вашим приказаниям; остальные два письма содержат только одно – поздравление с рождением сына, а другое – пожелания на Новый год.
– Бестужев говорит, что было много других, – настаивала Елизавета.
– Если Бестужев это говорит, то он лжет, – сказала, как гвоздь вбила.
– Ну так если он лжет, я велю его пытать.
– Вы в полной власти делать то, что считаете нужным.
«Что же касается великого князя, то он проявил во время этого разговора много желчи, неприязни и даже раздражения против меня; он старался, как только мог, раздражить императрицу против меня, но так как он принялся за это глупо и проявил больше горячности, чем справедливости, то он и не достиг своей цели. И ум, и проницательность императрицы встали на мою сторону». Речи Петра Федоровича сводились к тому, что он хотел на месте Екатерины иметь свою любовницу Воронцову, но это не устраивало ни Елизавету, ни весь клан Шуваловых. В последнее время Воронцов уже имел у них меньше доверия.
Рассталась императрица с Екатериной вполне дружелюбно и дала понять, что хотела бы поговорить с ней наедине, без свидетелей. Второй разговор с императрицей состоялся через два месяца. Елизавета опять вспомнила о письмах великой княгини к Апраксину. И та поклялась, что их было всего три. Дальше в разговоре они не касались политики, а говорили только об отношениях Екатерины
Еще раз о Бестужеве
Бестужев просидел под арестом 14 месяцев. В сентенции, составленной Волковым, сообщалось, что «как ни старалась комиссия, преступлений против здравия и благополучия государыни не нашли». Экс-канцлеру предъявили следующие вины: «1. Клеветал ее императорскому величеству на их высочества, а в то же время старался преогорчить и их высочества против ее императорского величества. 2. Для прихотей своих не только не исполнял именные ее императорского величества указы, но еще потаенными происками противился исполнению оных. 3. Государственный преступник он потому, что знал или видел, что Апраксин не имеет охоты из Риги выступать и против неприятеля идти и что казна и государство напрасно истощеваются, монаршая слава страдает, не доносил о том ее императорскому величеству. Оскорбитель он величества, что вместо должного о том донесения вздумал, что может то лучше исправить собственно собою и вплетением в непозволительную переписку такой персоны, которой в делах никакого участия иметь не надлежало, и через то нечувствительно в самодержавное государство вводил соправителей и сам соправителем делался. 4. Будучи в аресте, открыл письменно такие тайны, о которых ему и говорить под смертной казнью запрещено было. За эти его вины комиссия считала Бестужева достойным смертной казни, но предавала все дело монаршему соизволению и милосердию».
В апреле 1759 года Бестужев был сослан в его село Горетово, что под Москвой в Можайском уезде. Все недвижимое имущество осталось за ним, только были взысканы казенные долги. С другими осужденными тоже обошлись мягко. Ювелирщика Бернарди сослали на житье в Казань; Ададуров получил почетную ссылку, его назначили товарищем губернатора в Оренбурге; Елагина сослали в его казанскую деревню.
В ссылке с Бестужевым находилась жена. Алексей Петрович всегда умел жить полной жизнью. В Горетове он просто упивался своим горем, оно стало смыслом его жизни. В горести сочинил он книгу: «Утешение христианина в несчастии, или Стихи, избранные из Священного Писания». Вернувшись после ссылки в Петербург, он издал этот труд с предисловием, написанным академиком Гавриилом Петровым. Этот же Петров перевел книгу на латынь, затем «Утешения христианина в его несчастии…» были изданы в Гамбурге на немецком, в Стокгольме – на шведском, потом ее перевели и французы.
Бестужев был не чужд и художественной жилки. Еще на заре своей карьеры он начал увлекаться медальерным искусством. 1 декабря 1721 года ему выпала удача – Алексею Петровичу поручили устроить торжества по случаю заключения Ништадтского мира. Тогда-то он и решил отчеканить на датском монетном дворе медали с портретом Петра I. Однако датчане очень критически отнеслись к фразе на медали: «…даровав Северу давно ожиданное спокойствие» и чеканить медали отказались. Их можно понять: Петр Великий многое принес Северу, но только не спокойствие. Бестужев выбил медали в Гамбурге, подарил иностранным дипломатам, датчане тоже должны были принять медаль в подарок. От Петра Бестужев получил личную благодарность.
В Горетове в память своей былой славы он решил вспомнить медальерное искусство. Он отчеканил медаль со своим портретом и с подобающей латинской надписью: канцлер Бестужев. На обороте медали были изображены две скалы в бушующем море, над одной из скал сияло солнце, другая была «громима грозой». Надписи усиливали сюжет: «Semper idem» – «Всегда тот же», внизу «Immobilis in mobili», то есть «В этом изменчивом мире всегда постоянен».
На трон взошла Екатерина II. Она не забыла услуги Бестужева, ему возвратили все награды. Дело его пересмотрели, экс-канцлер был полностью оправдан, но занять прежний пост он уже не мог, это место было занято. 3 июля 1762 года Екатерина в память его былых заслуг произвела Бестужева в генерал-фельдмаршалы. Он еще пытался играть в политические игры, но безуспешно, время его прошло. Скончался Алексей Петрович Бестужев-Рюмин 10 апреля 1766 года от каменной болезни в возрасте 73 лет.