Императрица Лулу
Шрифт:
— Посмотри, эти земли требуют настоящего хозяина, ты понимаешь меня? Настоящего хозяина, правящего не по побуждению минуты, а на основе глубоких философских знаний и науки управления, науки землепользования, на основе регулярных планов, которые мы с тобою ещё напишем, Адам. Ты мне веришь, не правда ли? Ты веришь своему… — оглядывался, хотя за четверть версты никого не было рядом, только султаны на касках верховых еле-еле проглядывали позади сквозь заросли орешника вдоль дороги, — ты веришь своему будущему императору?
— Разумеется, Ваше Императорское Высочество. Вы оказываете мне великую честь, говоря со мною откровенно.
— Ах, оставь, оставь эти реверансы для балов, Адам. Я чувствую такую любовь к этим лесам и полям, к этим деревням… Я желаю, чтобы все тут было свободным — может быть, ещё более свободным, чем я сам сейчас. Ты понимаешь меня?
— Я с вами, Ваше Императорское Высочество… — Чарторыйскому тогда
— Потом. Позже.
И эта, значит, прорезь на пере, и само перо, аккуратнейшим образом очиненное, как тому и положено быть, и рука его в синем семеновском мундире — он тогда являлся, по велению батюшки, шефом Семёновского полка, рукав с красным отворотом — размером точно по артикулу, он должен подавать пример подданным; бумага, прорезь, перо, рука, обшлаг мундира — им он тоже мог доверить истинные мысли свои. Особенно мундиру, в котором чувствовал себя особенно уверенно. Сидючи в русском семёновском мундире, иначе, как по-русски, не мог и написать. Начал писать не о любви. Вернее, не совсем о любви.
«Батюшка по вступлении на престол захотел преобразовать все решительно… — часто стукая пером в чернильницу, выводила рука в синем с красным отворотом рукаве. — Его первые шаги были блестящими, но последующие события не соответствовали им. Всё сразу перевернуто вверх дном, и потому порядок, господствующий в делах и без того в слишком сильной степени, лишь увеличился ещё более. Военные почти всё своё время теряют исключительно на парадах…»
Батюшкин замок ещё не просох штукатуркою, от стен несло сыростью, растворённая влага висела в воздухе, сгущаясь и двигаясь в колеблемом свете свечей. Бешено трещащие в камине дрова не спасали; по всему замку велено было топить камины для скорейшей просушки здания, так к сырости добавлялся ещё и запах горелого, от которого нестерпимо болела голова. Милое дело — Зимний дворец, где, прошедши несколько коридоров и миновав несколько залов и караульных помещений, он мог за четверть часа оказаться в комнатах Амалии. Но батюшка непреложно изволил потребовать переезда в замок всего семейства, в которое Амалия включена батюшкою не была. Переехали — он вместе с Лиз и ребёнком да братец Константин с Анной.
Он вдохнул сырой воздух, вытащил, написавши, платок из-за обшлага и, оглянувшись на адъютанта, вытер нос. Государи и герои не должны вытирать нос. А хотя бы и вытирали, так лишь уединённо, наедине с самими собой.
— Иди, — сказал адъютанту. — Чтоб передали… — хотел сказать — жене, не сказал, — чтоб передали великой княгине Елизавете Алексеевне мое желание немедленно видеть ее. Чтоб прибыла сюда. Сейчас же.
Тот — дежурил полковник граф Безруков — резко склонил голову, стукнул каблуками — от удара полковничьего подбородка в суконную грудь раздался глухой звук; вышёл вон. А он уже в полную силу высморкался, покрутил носом. Простудился не в кабинете своём — на батюшкином параде простудился, на Царицыном лугу, когда со своим полком под барабанный бой делал десять раз дефиле пред батюшкиной тростью.
Далеко за плацем — и не видать было, далеко за плацем стояли люди с тёплой шинелью, сапогами тёплыми, шляпою на меху и тёплыми же перчатками — так нет, батюшка изволил прибыть налегке, торопя тем самым приход весны: в летнем форменном полукафтане, который сам же, кстати сказать, на другой же день отменил во всех гвардейских полках — единственно верное батюшкино решение за последнее время; батюшка изволил прибыть налегке, в летних перчатках и летней же, не подбитой изнутри ватою, треуголке; надвинул треуголку-то на лоб, только выпученные глаза его сверкали из-под черного суконного обреза. И, значит, им с братцем тоже приходилось — нарочный офицер специально являлся сообщить, по какой форме обмундирование приказал батюшка подать себе поутру — приходилось соответствовать. А в теплое переоделся после дефилей, так поздно уже было, поздно! Вот и насморк. Спасибо, люди с теплым не попались батюшке на глаза — тот свернул после окончания парада сразу к замку.
«Во всём прочем нет решительно никакого строго определенного плана. Сегодня приказывают то, что через месяц уже будет отменено. Доводов никаких не допускается, разве уж
Шиворот-навыворот — это было сказано очень по-русски. А от насморка он уже пропускал давеча через нос воду с содой — ужасное испытание, рекомендованное в письме Амалией — теперь они могли сноситься друг с другом только чрез письма, — испытание перенёс стоически. Не доверял врачам, но всецело доверял Амалии. И на ночь, разумеется, перец в носки — народное средство, также рекомендованное — это ещё в прошедшем восьмисотом году — Амалией, узнавшей за несколько лет жизни в России множество русских средств.
Амалия имела неблагородную и постыдную, по его мнению, страсть — самолично входить в заботы коновалов и участвовать в лечении и вымуштровке лошадей; впрочем, эту страсть он легко прощал ей, поскольку всегда был склонен прощать истинную страсть, сам себя полагая человеком истинно страстным. А за лечением лошадей Амалия входила и в человеческие лекарственные снадобья. Последнее снадобье — перец в носки — ему, когда он испробовал его в первый раз, тогда неожиданно понравилось. Ноги загорелись, словно бы он, как простой пехотный унтер-офицер, промаршировал несколько часов на каменном плацу, но это была приятная, расслабляющая и целительная боль. Сходную боль он испытывал, когда желал близости с женщиной — приятную, расслабляющую, но и мобилизующую боль во всём теле… И, лежа на ковре в наполненных перцем носках рядом с Амалией, он испытывал невыразимое чувство гармонии — желание женщины присутствовало теперь везде в нём — даже в пятках, а потом удовлетворение этого желания так же отзывалось во всём теле, в том числе и в пятках тоже. Это было полное удовлетворение, полное удовлетворение, ради которого можно было и потерпеть батюшкины дефиле, и насморк, и глупую ненависть Лиз. А доктор Виллие — смеху подобно — рекомендовал пиявки и некоторое пускание крови вкупе с горячим красным вином. Виллие только что и мог — рекомендовать пускание крови и горячее красное вино, словно бы у себя в Гельдельберге более ничему не научился.
Но он, заболев насморком — в прошедшем году, — заболев, он стал благодаря советам Амалии настолько счастлив, что если бы не расстройство — не здоровья, нет — расстройство всех государственных дел и полное отсутствие денег, ничто бы не помешало его счастью. А Лиз? Разве он не предоставил ей возможность быть счастливой — негласную, разумеется, возможность, они ни разу не говорили об этом до сегодняшнего дня.
Бог мой, поистине, ей трудно угодить. Единственное его требование — не наносить видимого урона его доброму имени перед лицом иностранцев, урона доброму имени России. А то, что произошло, можно расценить только как урон доброму имени России. И князь Адам должен был оказаться более осмотрительным. Государство не может быть в благополучии, если не в благополучии сам наследник престола. Так подумал, словно бы раздвоившись сейчас, в одном и том же пребывая годе, месяце и дне недели, князь, ведомый судьбою и им, взявши на себя обязанности провиденья, князь исполнил то, что и было ему предопределено — так, внутренне улыбаясь, полагала одна его половина, — и князь же нанес ему, ему, искреннему его другу и покровителю, нанёс ему теперь видимое всем оскорбление — так полагала вторая, страдающая и действительно оскорблённая половина его. Он попытался перелететь в будущее, усевшись там, в будущем, прямо на трон — красного дерева резной стул, резной же покрытый позолотой, работа немецких, ныне живущих в Петербурге мастеров, — но, будучи в расстройстве всех психических сил, смог лишь подумать об этом стуле с высокою спинкой, ждущем его сейчас.
Так, вновь подумавши о престоле, он вновь погрузился в печальные размышления. Чтобы поправить дела и увеличить благосостояние России, необходимы прежде всего деньги, а деньги не могут так вдруг появиться в государстве, благосостояние которого расстроено. Это замкнутый круг. Да, именно — замкнутый круг, и требуются решительные шаги по пути реформ, чтобы прорвать его.
Он задумался; бросив лорнет, посмотрел в самую близкую даль, в которой наконец не будет стеснен ничьей противоборствующей ему волей. Следовало нынче же переговорить с Лулу, всё-таки находясь одновременно в двух временных состояниях, что, разумеется, не только монархам дозволено Богом, но именно ему сейчас крайне необходимо. Да, так — в двух временных состояниях — в нынешнем, живя у батюшки в замке за подъемными мостами и не имея возможности не то что влиять на события, но даже и выезжать после комендантского часа к Амалии, и в будущем, нынешним же летом, когда он наконец сам решит все вопросы о добывании денег. И прочие вопросы. Решит сам. Сам. Поэтому, приготовляясь к принятию единственно правильных решений, быстро, глядя вновь сквозь лорнет, быстро занес в дневник ещё один абзац.