Империум. Антология к 400-летию Дома Романовых
Шрифт:
Мотор остановился, прервав тем самым раздумья Николая. Ближайшая к нему дверца распахнулась, ворвался запах прохладных утренних сумерек, и некто, не различимый в темноте, взволнованным, прыгающим голосом вопросил:
– Ваше императорское величество?..
Оказывается, не всюду проникли трусость, измена и предательство. Спустя несколько часов Николай приветствовал посетителей импровизированного штаба в крестьянской избе, и поток их казался нескончаемым. Аликс и девочки в это время ехали на восток, в Хабаровск, в безопасность приамурских равнин.
Пошел
Пополнять войско было некем – годных к строевой службе почти не осталось: все уже сражались за белых или за красных. Мирное население не могло помочь ни фуражом, ни продовольствием – пахать, сеять и растить в воюющей стране тоже было некому. Зиму пережили с потерями.
Глядя на полуголодных солдат и офицеров, на потрепанных горожан, на полупустые города и городки, Николай не мог избавиться от мучительного стыда. Самодержец, отец земли русской, – он ведь наполовину виновен во всем, что творится ныне с этой землей. Бесталанный царь из него получился. А эти люди – идущие за Николаем, встречающие армию с восторгом, отдающие последнее освободителям – верят, что после победы настанут порядок и покой. Настанут ли? Сможет ли бесталанный самодержец обеспечить порядок? Может… может, не стоит вновь садиться на трон, с которого так постыдно пал?
И всё же императорская армия приближалась к Петрограду, собираясь в кулак для последнего, решающего удара.
Преданные старому режиму люди, начиная с осени, выбирались из города, как из прохудившегося мешка. Кто опасался голода, кто террора, а кто всего сразу. К весне Петроград опустел на треть, если не наполовину. Большевистские газеты кричали о скорой победе над гидрой империализма, кричали так настырно, что ясно было – врут. Впрочем, читателей у них находилось немного.
Матильда газеты просматривала – на даче под Стрельной они были едва ли не единственным источником сведений о внешнем мире. В доме царила тишина – слишком велик он был, чтобы четверо обитателей наполнили пространство звуками. Сын Володя, кухарка, она же горничная Глаша, да помощник на все руки Захар Ильич составляли компанию Матильды. На дачу та перебралась не только из соображений безопасности, но еще и для присмотра за госпиталем, открытым здесь в шестнадцатом году для солдат германской войны.
С тех пор как соглашение с Вениамином Карловичем вступило в силу, Матильда всерьез надеялась, что госпиталь понадобится. В ночь с 18 на 19 июля ей отказали ноги, внезапно и беспричинно. Вечером Матильда еще вовсю хлопотала по дому, а поутру встать с постели не удалось. Ног Матильда не чувствовала, будто их не было вовсе, и пошевелить ими не могла.
Свершилось. Ники свободен, поняла Матильда. Она расплатилась за его
Приглашенный из Петрограда доктор только развел руками, консультироваться у его коллег балерина отказалась, на воды пациентов по нынешним временам не отправляли. Впрочем, она бы и не поехала. Предстояло учиться жить наново, и при всей безнадежности и обреченности своего положения Матильда чувствовала нечто сродни азарту, словно разыгрывала сейчас неимоверно сложный бриджевый контракт, почти большой шлем. Она приноровится, устроится, выучится. И выиграет.
По неслыханной цене было куплено инвалидное кресло, которым Матильда могла управлять сама. Правда, руки у нее уставали, и на большие – ставшие отныне большими – расстояния кресло возил Захар Ильич. Он с упоением взялся за отлаживание механической новинки, восхитившей помощника своим устройством, и на жалость к барыне не отвлекался. Глаша – та причитала и охала над хозяйкой вплоть до строгого требования прекратить. Матильда, содрогнувшись, представила, как появляется в обществе, и начинаются выражения сочувствия, за спиной превращающиеся в язвительные шепотки.
Довольно скоро она приспособилась жить сидя – оттого ли, что выбрала это сама, или оттого, что помогало кресло. Ночами же, когда сворачивалась дневная суета, делалось маятно и тяжко.
Вениамин Карлович предупреждал явственно – от предначертанного не уйти, – и всякий день Матильда начинала с мысли: вдруг? Вдруг сегодня грянет это предначертанное? Она доживала до вечера, радовалась отсутствию новостей и в темноте начинала бояться за день завтрашний. Так, в неотступной тревоге, прошли осень и зима.
Матильда полагала, что госпиталь понадобится. Так и случилось. В феврале императорская армия добралась до пригородов Петрограда, а в усадьбу пожаловали гости.
Когда Глаша доложила о двух военных «из наших, при больших чинах», Матильда подобралась внутренне. Вздернула подбородок перед зеркалом, разгладила складки на платье, тронула камею под горлом – подарок Ники.
Когда в гостиную вошли доктор Боткин и незнакомый полковник, Матильда едва удержала вздох облегчения. Умом она не ждала Ники здесь и сейчас, но всё же, кто знает… Показываться ему в нынешнем состоянии Матильда не желала.
Визитеры, как и предполагалось, завели речь о госпитале и просияли, услышав, что раненые могут прибывать хоть завтра.
– Матильда Феликсовна, не соизволите ли показать нам ваше медицинское хозяйство? – поинтересовался довольный Боткин.
– Соизволю, – с улыбкой согласилась Матильда и дернула звонок.
Помощник на все руки появился в дверях молниеносно.
– Захар Ильич, нам бы показать господам госпиталь, – обратилась к нему Матильда.
– Извольте, барыня, – тот выкатил кресло из-за ширмы и подвез к хозяйке…