Империум. Антология к 400-летию Дома Романовых
Шрифт:
Бойцы двинулись навстречу друг другу.
Да, тевтон стал сильнее, это Саблин почувствовал сразу. И опытнее стал после давней той встречи, и расчетливее. С дурочки не лез, держал дистанцию, и на этой средней, удобной для него дистанции выбрасывал вроде несильные, но точные и жесткие удары левой рукой. Американцы называют их «джебами».
А за «джебами» держал наготове правую руку. Правая у него сильная, это Саблин помнил. Но и возвращает он ее после удара не сразу – это поручик помнил тоже. Вот только нокаутировать тевтона сегодня в планы Саблина не входило…
Первый
В третьем раунде немец попал, да так, что Саблин чуть не рухнул на настил. Чудом удержался на вмиг ослабевших, подогнувшихся ногах, вошел в клинч. Провисел на немце до спасительного гонга. Но за минуту отдыха восстановился. Вот только было это лишь началом.
С четвертого раунда Саблин начал продуманно подставляться. Неявно, умело, он позволял бить себя больше и больше. Уходил в углы, прижимался к канатам и принимал град ударов – на плечи, руки, в голову, по корпусу. Иногда изворачивался и слегка отрезвлял тевтона сильным боковым или прямым ударом, и вновь уходил в глухую защиту. Давал противнику набрать раж.
Зрители, поначалу молча наблюдавшие бой, теперь непрерывно свистели и кричали: по-немецки и по-чешски, смачными местными и постными германскими ругательствами, одобрительными и возмущенными возгласами подстегивая боксеров. Глаза Саблина заплывали, но и через щели набухших век он различал – немцы выбираются из леса. Кто-то бегом присоединялся к толпе у ринга, кто-то наблюдал бой от кустов, опасаясь командиров, но любопытство и азарт побеждали, и количество зрителей увеличивалось.
«Эй, Фридрих! Там господин гауптман делает фарш из этого русского!» – такие, наверное, возгласы слышались в расположении немецкой роты. И очередной «франц», «густав» или «пауль» не выдерживал: отрывался от письма домой, бросал ковыряться в двигателе «хорьха», а кто-то, чего греха таить, и оставлял пост. Ненадолго и недалеко – лишь глянуть одним глазком – но оставлял.
Пятый, шестой, седьмой раунды! – гонг, гонг, гонг! – вновь на ринге! Восьмой!
Саблин чувствовал, как тают силы. Не та подготовка, не тот кураж! Теперь подставляться уже не было необходимости – все происходило естественным путем. Карл неутомимо, как машина, обрабатывал голову и корпус, бил жестко и умело. Вот прилетел незаметный хук справа, и настил ринга больно ударил по избитому лицу и груди.
«Айн!.. Цвай!.. Драй!..» – отсчитывал немецкий унтер, склоняясь над русским поручиком, и отмахивал счет рукой.
Саблин встал, цепляясь за канаты. Он уже не смотрел за ринг, он вообще уже плохо различал что-либо вокруг, но прозвучало «Бокс!», и он вновь поднял перчатки к лицу.
Гонг!
За три минуты девятого раунда он еще дважды побывал на настиле. Губы превратились в кровоточащие лепешки, левый глаз заплыл почти полностью. Лицо превратилось в уродливую маску. Саблин
Капитан обещал – до обеда! – стучало в мозгу вместе с током крови. Когда же, сколько времени прошло?! Ведь должен же быть какой-то знак! Что-то должно произойти!..
– Это… ваш-бродь… – горячечно шептал в перерыве Урядников. – Давайте я его из нагана, да и дело с концом! А? Сколько ж можно-то!..
– Не сметь! – хрипел поручик. – Они… первые… должны… Не сметь…
Гонг – и он шагнул в ринг.
Но всему бывает конец. От кустов, неразборчиво выкрикивая и размахивая бумажкой, бежал немецкий связист. «Герр гауптман!.. Герр гауптман!..» – только и мог разобрать Саблин.
В глазах плыло. Человек в сером мундире бежал наклонно к горизонту. Карл Дитмар прекратил боксировать, поднял руку, обернулся на крик. Обернулся и секундант фельдфебель Рунге, и рефери в ринге унтер-офицер Гросс. А Саблин тяжело повис на канатах.
– Герр гауптман, радиограмма! – Связист протискивался сквозь ряды зрителей, те расступались неохотно.
Наконец добрался до помоста и подал бумагу офицеру. Немец пробежал глазами текст.
– Молите бога, поручик, что я не имею возможности покончить с вами. К сожалению, состязание придется прервать, у меня приказ от начальства.
– Приказ перейти границу? – прохрипел разбитым ртом Саблин.
Немец только зыркнул, собираясь нырнуть под канаты.
– Бросьте, Карл, – продолжил громче поручик. – Весь мир знает, какого рода приказ вы ждали от своего фюрера. Не дает вам покоя Чехословакия… А у России, между прочим, с этой республикой договор о взаимной помощи. В том числе, и военной. И вторжение автоматически переводит ваше подразделение в разряд противника. А противника мы бьем…
Карл Дитмар обернулся к Саблину и взирал на него теперь уже с нескрываемым удивлением. А Саблин продолжал:
– Либо вы и шага не ступите за нейтралку, либо сразу прикажите своим солдатам сложить оружие и построиться в две шеренги. То есть – капитулировать. Право слово, герр гауптман, только так можно избежать потерь.
– Капитулировать? – не поверил ушам тевтон. – Вы мне предлагаете капитулировать?! Моравия будет нашей в течение двадцати четырех часов! – И рассмеялся громко и заливисто, как смеется человек, услышавший действительно смешную шутку.
– Так точно, господин офицер, капитулировать, – гнул свое Саблин, обвиснув на канате ринга. Слова давались ему с большим трудом, разбитые губы нещадно саднило. – У меня тоже приказ командования: воспрепятствовать попытке вашего подразделения пересечь границу Чехословакии любыми возможными способами.
– Вам дважды повезло, поручик. – Гауптман чуть наклонил голову. – Во-первых, я вас не нокаутировал на глазах у подчиненных. Уже за это вы должны быть благодарны. И, во-вторых, из уважения к вам как к мужественному бойцу, я не стану превращать заставу в пылающий факел. При условии, конечно, что пограничники сдадут оружие и построятся в две шеренги. Так мы действительно избежим кровопролития. – Пренебрежение сквозило во взгляде тевтона, он не видел больше в Саблине ни соперника, ни противника. – Солдаты! – повернувшись к подчиненным, зычно крикнул он. – Немедленно вернуться в расположение! Боевая готовность, выступаем!