Империя человечества. Время солдата
Шрифт:
– Я надеюсь, у тебя уже пропало желание атаковать его с открытым забралом? – едко осведомился Хикки.
– Напрочь, дядя. Вот если бы я мог вызвать группу рейнджеров с полным оперативным снаряжением, тогда пожалуй… Но не будем о сладком. Нет, конечно, если мне представится случай засадить в него пару зарядов, я долго размышлять не стану… Сейчас нам нужно потолковать с несколькими артистами, которые имеют на Жирного хороший зуб.
– Это с кем, например?
– Например, вот: Джейсон Ферретти, гангстер, контролирует сеть секс-салонов и производство легких наркотиков.
– Люди, имевшие с Ником действительно серьезные конфликты, давно лежат на дне океана, – криво усмехнулся Хикки. – Те, кого ты назвал – это шушера, мелкое дерьмо. С Амандой я могу тебя познакомить, но не уверен что она тебе чем-нибудь поможет. Аманда дружит с таможенными придурками, на том и поднялась. Тридцать стволов, о которых ты тут толковал – это обкуренные подростки, способные лишь выбивать деньги из таких же, как они сами, юных дегенератов.
– А Ферретти? Или вот еще – Джонни Данфорд, Мик Перро?
– Ферретти – просто содержатель бардаков. У него обслуживается местня полиция, и ни один серьезный человек не станет иметь с ним дела. А вот Данфорд… Я с ним знаком, но так, шапочно – нас представили друг друг на одном банкете, мы потрепались, договорились созвониться, но на том все и кончилось. Данфорд, насколько я знаю, человек серьезный. Он с Килборна, а там порядки покруче наших. Что там про него написано?
– «Черный» импорт алкоголя, уклонение от налогообложения, связи с пиратами… в общем, приличный букет. Дважды судим, но оба раза выходил по амнистии. Еще несколько раз срывался по недоказанности.
– Н-да, на меня Данфорд произвел хорошее впечатление. По-моему, он порядочный человек.
– У тебя странные представления о порядочности.
Хикки отставил пустую чашку и рассмеялся. Словно в ответ, где-то недалеко жалобно завыла собака.
– Пол, – сказал он, выбираясь из-за стола, – когда ты живешь в Портленде, у тебя формируются несколько иные представления о порядочности… Мы тут привыкли оценивать человека иначе, нежели это принято в Метрополии. Ты в курсе, почему я разругался со своей семьей?
– Нет, – помотал головой Этерлен. – Я не любитель ковыряться в чужих душах. Только по службе, только по службе…
– Это произошло из-за того, что мой просвещенный папаша вбил себе в голову, будто бы наша Контора, вместо борьбы с внутренним и внешним врагом, стала заниматься не совсем благовидными вещами… до него никак не доходило, что такая борьба не всегда может быть «благовидной» и благородной. Я какое-то время все это терпел, а потом вспылил. В итоге мы едва не подрались и теперь не общаемся уже восемь лет. Точно то же мы наблюдаем и здесь, на Острове Ублюдков: порядочность – это не только и даже не столько соблюдение законов. Существуют другие, нравственные нормы… ты понимаешь меня?
– В общем, да, – вздохнул Этерлен. – Ты пожрал? Собирайся.
Час спустя они подъехали к хижине Йохансона. Хикки затормозил возле ворот и сразу обратил внимание
Хикки поднялся вслед за ним на второй этаж.
– Ч-черт… – хрипло прошептал Этерлен.
На светло-розовой стене небольшого коридорчика темнели кровавые пятна, уже успевшие немного подсохнуть. Этерлен распахнул дверь спальни и замер, как вкопанный. Хикки отодвинул его в сторону…
Большущая кровать Йони представляла собой сплошное озеро запекшейся крови. На смятых в ком розовых простынях лежал он сам – запрокинув к потолку почти разрубленную чьим-то ударом голову. С противположной стороны кровати Хикки увидел женскую ногу: под окном лежала молоденькая светловолосая девушка с обгоревшей дырой в затылке. Хикки смотрел на ее неприлично вывернутые бедра, на тонкие пальцы, мертво вцепившиеся ногтями в наполовину стащенную на пол простыню и чувствовал, что мир начинается вращаться вокруг него.
Йохансона убили не из бластера. Этерлену было достаточно одного взгляда, чтобы понять – скорее всего, это было нечто вроде топора. Спальня не имела следов борьбы, в руках Йохансона не было оружия. Выходило, что кто-то совершенно бесшумно проник в дом, рубанул Йони, а потом застрелил проснувшуюся девушку.
– Почему в коридоре кровь? – громко произнес Хикки.
– Ничего не трогай, – невпопад ответил Этерлен. – Ничего не трогай, я сейчас вызову полицию.
– Как ты думаешь, когда это было?
– Совсем недавно… где-то на рассвете. Ты видишь, кровь успела засохнуть. А ее было много, очень много. Идем отсюда.
Слабо перебирая ногами, Хикки спустился в холл и вышел на воздух. Еще вчера он видел живого и здорового Йони Йохансона – а сейчас детектив валялся в собственной кровати с разрубленным черепом.
В сознании Хикки царила странная пустота, будто бы весь мир превратился в виртуальную картинку, бесплотную голограмму в темноте большого, наполненного какими-то звуками зала. Он смотрел на запущенные розы под стеной дома и не понимал, что видит, мозг отказывался анализировать «картинку». Перед глазами почему-то возникла первая жена, Мэгги, такая, какой он видел ее в последний раз – смеющаяся, она махала ему рукой возле тяжеловесного белого седана «Лэнгли-Маркиз», который он купил вскоре после их свадьбы. Где-то далеко-далеко шумел Этерлен, визгливо орущий на полицейского диспетчера.
Резко дернув головой, Хикки пришел в себя.
– Совершенно потерял форму, – пробормотал он.
Из дома вышел Этерлен. В бессильно повисшей руке он держал телефон.
– Я знал его с пятилетнего возраста, – тихо проговорил генерал. – С первого курса Академии. – Он опустился на ступеньки перед распахнутой дверью и вытащил сигарету. – Это сколько лет? Сорок два… Вот черт…
– Неужели он что-то раскопал? – вслух подумал Хикки. – Вчера… может, за ним следили?