Империя и христианство. Римский мир на рубеже III–IV веков. Последние гонения на христиан и Миланский эдикт
Шрифт:
Галлерий имел большой, отмеченный множеством побед опыт войн с варварами, но не с персами, а поэтому в первое время его действия были малоудачны. Надо полагать, причиной было также то, что он был в этой время «не в форме», более занимаясь удовольствиями, нежели армией и ходом военных действий. Сражение 296 года, которое он дал персам где-то между Карами и Каллиником, было проиграно прежде всего из-за легкомысленности командующего.
Поражение это (и осознание Галлерием личной виной за это поражение вины) будет иметь для судеб христиан в скором времени очень большое значение. Прибыв к армии из под стен Александрии, Диоклетиан имел суровый разговор со своим родственником, причем в присутствии иных военачальников и выстроенных
Галлерий остался во главе основной армии, а сам Диоклетиан занялся координацией действий разрозненных армий, разбросанных по широкому фронту от Армении до Аравийской пустыни. Под надзором тестя Галлерий проявил лучшие свои полководческие качества, действовал искусно, осторожно и решительно – основной удар наносился не через северомессопотамское плоскогорье (которое оказалось роковым в свое время для легионов Красса и Валерия II), а в гористой Великой Армении. Скорее всего, план компании 298 года принадлежал все же Диоклетиану, но Галлерий оказался его превосходным исполнителем. Персов удалось заманить в засаду, блокировать и, несмотря на их значительное численное превосходство, почти полностью перебить. Потери римлян были ничтожны. Галлерий, развивая успех, захватил царский лагерь, взяв в плен гарем Нарзеса, его сестер и детей, а также огромное количество золота и серебра. Сам Нарзес, правда, смог вырваться из окружения и бежал вглубь страны.
Со времен великого Траяна римляне не одерживали столь грандиозной победы на Востоке. Галлерий готов был двигаться со своими легионами к Ктесифону и уже представлял, как он присоединит к империи Месопотамию, однако Диоклетиан мыслил более трезво: подавление восстаний ослабило Рим, необходимо было сосредоточиться на внутренних проблемах.
Да, было заманчиво уничтожить Сасанидскую империю – ведь поражение Нарзеса наверняка активизирует его врагов и начнется новая усобица. Кстати, так оно и произошло: Нарзес вскоре умер (скорее всего, был отравлен) и все правление его сына Ормузда II прошло в смутах. Но Рим не располагал силами на большую войну в Азии. Начало такой войны, длительной и неопределенной по результату, грозило фатальным ослаблением центральной власти и сепаратизмом самой Римской империи. Диоклетиан четко расставлял приоритеты: целостность империи была важнее возможных новых территориальных приращений на Востоке.
Войну завершили Нисбийским мирным римско-персидским договором, по которому Армения вновь возвращалась под римский протекторат и там восстанавливалась власть царя Тиридата III. И Диоклетиан очень хорошо понимал, что это далеко не последняя точка в римско-персидских отношениях, что Нисбийский мир 298 года – только очередное перемирие в споре двух великих империй, в споре Востока и Запада!
Как видим, для Диоклетиана понятия «Угроза империи (т. е. Риму, цивилизации)» и «Восток» были тождественны. Все, что рождалось на Востоке, и что шло с Востока, было враждебно и несло потенциальную угрозу. Не случайно, находясь в Египте, в 297 году Диоклетиан издал так называемый «Эдикт против манихеев», содержание которого было куда шире, нежели только преследование учения Мани. Диоклетиан в этом эдикте вполне определенно выразил свое отношение к так называемым «новым религиям» (под которыми понимались религии, проникающие с Востока); отношение это негативно. В эдикте, в частности, говорится:
«…Старая религия не может быть осуждена новой… Величайшее преступление – отречься от того, что было определено и утверждено предками… Потому мы решили наказать зловредное упрямство дурных людей, которые противопоставляют древним
Оставим на совести Диоклетиана утверждение о «счастливом веке» – для Римского мира он окончился с кончиной Марка Аврелия. Важно то, что впервые Диоклетиан, в целом совершенно прежде равнодушный к религиозной проблематике, недвусмысленно высказался о недопустимости открытой критики староримской религиозной системы под угрозой террора. Диоклетиан, шедший, казалось бы, далее Деция и Адриана, в своих политических новациях, как и они, все же не строил новое здание государственности (как можно было надеяться), а реконструировал старую Римскую империю.
Террор против манихеев понятен: религия эта пришла как раз из Персии. Основоположником этого гностического синкретизма стал перс Мани, родившийся в начале III века в Ктесифоне, проповедовал свое учение при царском дворе Шапура, путешествовал по Центральной Азии и Индии и по возвращении в Персию в 277 году был убит. Манихейство стремительно быстро распространялось в пределах Римского мира, имея много сильных покровителей и привлекая своим внешним рационализмом самые широкие слои населения, особенно же – интеллектуалов, риторов, философов. Как известно, даже блаженный Августин короткое время питал иллюзии относительно манихейства.
Христиане были прежде всего подвергнуты активной атаке манихейцев. Но в данном случае важнее иное: сам Мани был хорошо знаком с христианством (предание утверждает, что он был какое-то время сам христианином и даже пресвитером), что автоматически делало христиан и манихейцев в глазах власти почти неразличимым. Римские же манихейцы, к несчастью, стремились подчеркнуть «родовую связь» учения своего законоучителя с христианством, утверждая, будто бы «все обетования Иисуса осуществлены были в личности и деятельности Мани».
Диоклетиан обрушился на манихейцев, во-первых, поскольку видел в них персидских «агентов влияния», вредных Римскому миру; во-вторых, людей, не признающих и не ценящих традиционные политические, религиозно-культурные и социальные институты Рима (т. е. Диоклетиан – и, надо заметить, совершенно справедливо – видел в манихействе опасную систему разрушения); в-третьих, людей, не принимающих никакой сакральности власти, да и вообще сомневающихся в законности и целесообразности какой-либо власти вообще.
Террор против манихейства, уравнивающего в статусе «добро» и «зло» (как известно, из манихейства вырастет такое негативное к миру учение как альбигойская ересь, в котором пойдут дальше – «зло» поглотит «добро», и это уже будет полный сатанизм), понятен. Невозможно представить себе государство (если оно не решилось на коллективный суицид), которое бы не боролось со своим разрушителем. Но, к сожалению, Диоклетиан в своем страхе перед Востоком не особо различал христианство и манихейство. Было ли так с самого начала? Очевидно, что нет. Многое здесь изменило восстание в Египте, где против римлян боролись (не из-за религии, а из-за невыносимости социального гнета и тотального разорения) и гностики, и манихеи, и язычники, и, среди прочих, многие из христиан. Причина и в той дезориентирующей стремительности, с какой манихеи распространялись в Римском мире, и в той бесцеремонности и коварстве, с которыми манихеи стремились смешаться с различными социальными группами и религиями.