Империя (Под развалинами Помпеи)

Курти Пьер

– Спроси об этом у Агриппины.

– Но эта женщина была горделива и несправедлива к тебе…

– Она скажет тебе, – прервала Ургуланию умирающая, – что сделала я с ее матерью, с ее сестрой и братьями, с ее мужем…

При этих словах Ургулания невольно закрыла свое лицо обеими руками. В эту минуту не могла не пробудиться в ней совесть, напомнившая ей о том, какое сильное участие принимала она своими советами и подстрекательствами в уничтожении семейства Марка Випсания Агригшы. Поняв состояние души своей фаворитки, Ливия продолжала:

– Ты имеешь причину ужасаться…

– Прогони, о Ливия Августа, прогони от себя эти мрачные мысли…

– Нет,

я чувствую, что их кровь подходит к моему горлу… она душит меня… убивает меня…

Вид и душевные страдания больной, а отчасти и сознание своей виновности, вызвали слезы и на глазах Ургулании. Она позаботилась поднять голову Ливии, подложив другую подушку, и дала больной несколько капель подкрепляющего питья.

– И все это для такого злодея! – продолжала бормотать несчастная мать. – Божественный Август предсказывал мне это, когда я просила у него за сына.

В эту минуту императрица действительно возбуждала к себе сострадание.

В комнате вновь наступила глубокая тишина, нарушавшаяся лишь всхлипыванием умиравшей.

Испуганная положением Ливии, Ургулания позвала девушку Азию и сказала ей:

– Поспеши привести сюда медика Аминту.

Аминта занял место известного уже читателям медика Музы, умершего за несколько лет до того. Войдя в комнату и приблизясь к больной, он взял ее за руку.

Устремив на него свои глаза, Ливия спросила:

– Это ты, Тиверий?

– Нет, божественная Августа.

– В таком случае, оставь меня умереть.

Это были последние слова, сказанные ею, прежде чем она впала в бессознательное состояние.

Напрасно медик давал ей какое-то лекарство; вскоре она стала бредить и немногие слова, которые смогли разобрать стоявшие близ нее, были слова любви и привязанности к бесчеловечному сыну.

К вечеру Ливия Друзилла, сделавшаяся, по желанию Августа, Августой, была уже мертвой.

Но и смерть матери не тронула Тиверия и не оторвала его от развратных развлечений. Он не приехал в Рим, хотя его там ожидали до тех пор, пока не разложился труп его матери, преданны в таком виде сожжению.

Тиверий в данном случае ограничился распоряжением, посланным им в сенат, которое заключалось в том, чтобы похороны Ливии не были роскошны и торжественны.

Приказания Тиверия были исполнены: похороны Ливии были скромные. Надгробную речь говорил ее правнук, Кай Цезарь Калигула, который не мог хвалить покойницу искренно, так как нам известно его мнение о ней: став императором, он в насмешку называл ее Улиссом в юбке.

Светоний утверждает, что Тиверий уничтожил духовное завещание своей матери; Тацит же, напротив, говорит, что оно было позднее исполнено, что также, однако, свидетельствует о неуважении Тиверия даже к последней воле матери. Но тот и другой историк согласны в том, что со смертью Ливии исчезло последнее препятствие, сдерживавшее Тиверия и его любимца, Луция Элия Сейяна, которые с той минуты полностью предались своим жестоким и развратным влечениям.

Первыми их жертвами были друзья и креатуры Ливии Августы; они были уничтожены в самое короткое время, в том числе и фаворитка покойной императрицы, Ургулания. Жестокость Тиверия, в данном случае, оыла настолько безумна, что один из друзей Ливии был наказан за то лишь, что последняя, умирая, поручила ему позаботиться о ее похоронах, а консул Фузии подвергся смерти за смелость потребовать торжественности этих похорон. Судьба наказала Ливию, лишив ее перед смертью даже надежды видеть на

престоле род Тиверия, так как последний, сидя на своем острове, оставил на произвол судьбы своего единственного сына Друза, как известно уже читателям, отравленного впоследствии Сеияном, любимцем его отца и соблазнителем его жены.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Монумент Неволеи Тикэ

Жертвы Ливии и сама Ливия давно уже покоились вечным сном; умер и Тиверий – насильственной смертью, задушенный на семьдесят восьмом году жизни Калигулой на том самом острове, где он предавался разврату и злодействам, сделав свое имя синонимом тиранства и кровожадности; за ним следовали другие цезари, не менее безумные и жестокие, и изо всех лиц, фигурировавших в нашем рассказе, оставались в живых лишь трое – Мунаций Фауст, Неволея Тикэ и Федр. Их мы застаем теперь в городе Помпее. Предусмотрительный баснописец удалился в этот город в надежде быть забытым и таким образом избавить себя от мести тех лиц, – между которыми, если верить его биографу, находился и могущественный Сейян, злой гений Тиверия, – которых он не щадил в своих сочинениях, полных аттической соли. Несомненно, однако, что после смерти Августа Федр впал в крайнюю нищету, долго и напрасно ожидая какого-то процесса, счастливый исход которого должен был обеспечить его в материальном отношении. Не дождавшись его окончания, Федр отправился в шумный город Счастливой Кампаньи, т. е. в Помпею, где нашел верное убежище и был радушно принят в доме Мунация Фауста.

Мунаций Фауст занимал в это время еще и другую и более высокую должность – должность жреца, которую он получил, когда в память Августа, возведенного придворной лестью в бессмертное божество, устраивались повсюду храмы и алтари со жрецами, называвшимися Augustali; старшей жрицей этого культа была, как уже известно читателям, сама Ливия, жрецы избирались из почетных лиц местного общества. Этой-то чести и удостоился Мунаций Фауст благодаря любви и уважению к нему его сограждан, питавших такие же чувства к доброй Неволеи Тикэ, щедро помогавшей бедным жителям города.

Мунаций и Неволея много пережили и печального, так как несмотря на отдаленность Помпеи от римской столицы, злодеяния Тиверия, безумство Калигулы, тупоумие Клавдия и бесчеловечность Нерона отзывались тяжело и на этом городе. Во время царствования Нерона тут случилось, между прочим, событие, нарушившее спокойствие всех граждан Помпеи.

Ливиний Регул, бывший защитником Гнея Пизона и Мунаций Плакцины и впоследствии исключенный из сената, живя в это время в Помпее, вздумал устроить в городском амфитеатре грандиозное зрелище.

На игры, устраиваемые в этом обширном амфитеатре, собирались жители как Помпеи, так и ближайших городов и сел, и особенно Ноцерины. Как нередко бывало в те времена на подобных зрелищах, на этот раз между ноцеринами и помпеянцами затеялась из-за ничего перебранка, вскоре перешедшая в сильную ссору и окончившаяся дракой, при которой пошли в ход не только палки и камин, но и ножи; когда помпеянцы выгнали из города своих соседей и стали подбирать раненых и убитых, то, к своему сожалению, нашли между ними много ноцерин. Это имело серьезные последствия, так как некоторые родственники убитых и раненых ноцерин отнесли тела в Рим и просили у цезаря строгого наказания виновных. Нерон, выслушав их просьбу, приказал Ливиния Регула и главных зачинщиков драки отправить в ссылку, а Помпею лишил на целое десятилетие цирковых зрелищ.