Империя «попаданца». «Победой прославлено имя твое!»
Шрифт:
Хитра государева задумка – на всех реках пароходы пустить, чтоб страну связать в один торговый путь. А рек-то множество – это сколько пароходов построить надо?! А волоки в междуречье повелел государь делать ровными и гладкими, с насыпью, и там дороги проложить, но грузы пока на подводах перевозить и с судна на судно таким образом перекладывать.
Ползунов вздохнул – он вспомнил, что к следующему году Петр Федорович приказал ему чудную машину паровоз до ума довести, чтоб на насыпях этих рельсы проложить, грузы уже силой пара и по земле перевозить, не только по рекам.
Но дорога задумка –
Да и рельсы едва на сотню верст укладывать придется, и то редко – рек много, и они друг к другу близко подходят. Если пароходов и паровозов много сделать, то перевозка грузов намного быстрее, в два, а то и три раза будет. Великое благо будет сделано!
– И как же я заказы эти осилю?!
Очаков
Толкать бочонки было тяжело, хоть и плавал сейчас Семен Хорошкин, как угорь. Выучили за восемь лет…
– Тьфу! – Он глотнул лиманской водицы, мерзость изрядная. Днепр пресную гонит, а тут, у крепости, она с морской водой смешивается. Оттого и вкус у нее такой, что хуже некуда. Случайно глотнул, раззявился.
Эти два бочонка, набитые адской смесью, они толкали вчетвером уже добрых два часа. Хоть и лето, и водица вроде теплая, однако тело уже начало сводить. Да еще луна выглянула, пришлось ее светлые дорожки стороной огибать. На всякий случай – а вдруг вахтенный глазастый попадется да присмотрится, что это на воде само движется к кораблю…
После злосчастного купания в вонючем сортире, где Семен укрылся от разъяренных мятежных измайловцев, путь в гвардию был ему заказан. Многие о том погружении в нечистоты знали, а потому поруха чести была бы изрядной, и государю ущерб.
Однако Петру Федоровичу Семен благодарен был до глубины души – царь все понял, насмешек чинить не стал и другим не дал, что зубы скалили. Мол, лучше смерть принять, чем в дерьмо нырять! Но что делать? Испугался тогда гвардеец, смертушки испугался. Ведь в Кронштадте чудом выжил, до сих пор в ненастье ребра болят – испинали тогда знатно.
Император его во флот перевел, а через год с ним особый тайный разговор имел. Предложил сколотить команду из пловцов наилучших и поведал, что будут они теперь учиться, как с минами к вражеским кораблям подплывать по ночам и взрывать их. Семен сразу загорелся, и потянулись долгие годы учебы – сам Петр Федорович с ними часто лично занимался.
Только раз пошутил государь, мол, тому, кто из дерьма выплыл, любое море нипочем станет. И точно как в воду смотрел государь – сейчас Семен не боялся ни капельки, а борт огромного турецкого корабля уже нависал над ним высокой стеной.
– Кап, надо заводить, – рядом прошептал вынырнувший мичман Максимов, смешливый рязанец. К сокращению своего собственного чина капитан-лейтенанта Семен привык давно – иначе в воде и говорить не будешь, враг-то рядом и вряд ли дремлет. Высокий у него чин, государь лично даровал, пошутил, что авансом дает, а ему, Семену, отблагодарить на войне придется. Вот он и отработает
Семен не мог поднять не то что головы, а век – вымотался полностью. Он еще помнил, как цепляли к днищу мины, как крутил буравчик, но обратный путь вылетел из головы, только свинцовая усталость во всем теле. Как заметили их запорожцы в темноте, одному Богу известно да царю морскому. Но казаки не обмишулились, вовремя выловили всех из воды, они и руками пошевелить уже не могли.
Тут же содрали кожаную одежду с воздушными мешками, чтоб на воде держаться, растерли горилкой с перцем да еще влили в них изрядно, разжав зубы. И только сейчас Семен стал приходить в себя, разглядывая суровых и молчаливых казаков с выбритыми головами, но длинными оселедцами и усами. Полуголые, с крепкими мускулистыми телами, они довольно прилично разогнали струг, почти беззвучно загребая веслами днепровскую воду. Ходко шли, чувствовалась давняя привычка к таким походам.
Горилка сделала свое дело, пожар в животе занялся, кровь пошла толчками. Жизнь взяла свое, Семен изрядно повеселел. Ожил и его приятель, мичман Петр Максимов, да боцманматы флотские, что с ними диверсию эту учинили.
Уже собственными силами они пустили по кругу мешок с горилкой, стали жадно жевать холодное отварное мясо. А Семен все смотрел на крепость, у которой сгрудился лес мачт, – то на якорях стояла большая турецкая эскадра. Смотрел напряженно и не пропустил главного.
– В-у-х!
Столб воды вырос у борта самого крупного османского корабля, хорошо видимого даже на таком расстоянии.
– Ш-в-а-х!!!
Линкор в доли секунды превратился в огнедышащее жерло вулкана, огнем его вывернуло наизнанку: двадцать пудов адской смеси «аммонала» – это не слабенький порох взорвать. В небо взметнулись многие тысячи огней – горящим дождем обломки посыпались на соседние турецкие корабли.
– Крюйт-камера рванула, – тихо прошептал Максимов. Никто не радовался в голос – турецкие сторожевые галеры рыскали по лиману, не давая русским судам вырваться из Днепра.
– И ветерок поднялся, – добавил Семен с надеждой. – Может, и погорят еще кораблики-то?
Юконский острог
– Б-у-х! Б-у-х! Б-у-х!
Визг разом прервался – тяжелые пули буквально отшвырнули индейцев назад. Одному снесло полчерепа, кровь брызнула во все стороны, окропив и Алехана. Второму досталось две пули, причем в бок. Туземца в воздухе перевернуло на спину – и Орлов чуть не срыгнул.
Надрезанные свинцовые пули, поставленные моряком на здешнего матерого и до ужаса свирепого медведя-гризли, полностью разворошили аборигену живот своими выходными отверстиями.
– Че, окаянные! Отведали казацкой сабельки!
Алехан так и не понял, каким образом Кузьма отсек одному индейцу руку, второго проткнул насквозь, а третьему разрубил плечо. Все произошло настолько быстро, что Орлов даже не успел поднять штуцер и прицелиться, дабы помочь станичнику. И вот у ног казака бьется в конвульсиях насаженный на саблю колош, другой лежит в луже собственной крови, и лишь безрукий в сознании – кровь хлещет с обрубка, а он, смертельно бледный, без сил, только смотрит на клинок выпученными глазами.