Империя Солнца
Шрифт:
Он уснул в ногах маминой кровати, успокоившись запахом ее шелковой ночной рубашки, — под усыпанным бриллиантовыми блестками изображением взорвавшегося изнутри маленького мальчика.
7
Высохший бассейн
Время застыло на Амхерст-авеню, недвижное, как висевшие в комнатах столбы пыли, которые лениво завивались вокруг Джима, когда он шел через пустынный дом. Полузабытые запахи, едва заметная отдушка старого ковра напоминали о том, что и как здесь было до войны. Три дня он ждал, что вот-вот вернутся мама и отец. Каждое утро он забирался на пологую крышу над окном спальни и вглядывался поверх жилых кварталов в западные пригороды Шанхая. Он видел, как со стороны суши входят в город японские
Самолеты у него над головой летали тучами, и он часами глядел на них, определяя по силуэтам марки. Под ним расстилалась нетронутая лужайка, она только становилась с каждым днем немного темнее, потому что садовник больше не подравнивал живые изгороди и не стриг траву. По вечерам Джим отправлялся туда поиграть, полазать в каменном садике, воображая, что он — японский морпех и берет на абордаж «Бдительный». Но игры в саду как-то утратили былую прелесть, и большую часть времени он проводил на кровати, у мамы в спальне. Ощущение ее присутствия висело в воздухе, как запах ее духов, и не давало исчезнуть рассеченной на куски фигуре в разбитом зеркале. Джим вспоминал долгие часы, проведенные вместе с ней за уроками латыни, и те истории, которые она ему рассказывала о собственном детстве в Англии, стране куда более чужой и незнакомой, чем Китай, стране, где он будет учиться в школе, когда кончится война.
Рассыпанный по полу тальк хранил следы маминых ног. Ее бросало из стороны в сторону, может быть, тот японский офицер, которого она пыталась научить танцевать танго, оказался слишком рьяным учеником. Джим попытался сам отработать запечатленные на полу танцевальные па, но они оказались куда более отчаянными, чем любое когда-либо виденное им танго: дело кончилось тем, что он упал и порезал руку о кусок разбитого зеркала.
Высасывая ранку, он вспомнил, что мать учила его играть в маджонг — таинственные, ярко разукрашенные дощечки, которыми так славно щелкали о невысокие, из красного дерева, стенки. Джим подумал было о том, чтобы написать книгу по маджонгу, но большую часть правил он уже успел забыть. Он принес из теплицы охапку бамбуковых шестов, свалил на ковре в гостиной и начал строить огромного, такого, чтобы человека мог поднять, воздушного змея, согласно научным принципам, которым обучил его отец. Но японские патрули на Амхерст-авеню сразу обратят внимание, если кто-нибудь станет запускать из сада воздушного змея. Пришлось оставить и эту затею; Джим слонялся по пустому дому и следил за тем, как — почти неуловимо — падает в бассейне уровень воды.
Еда в холодильнике стала издавать подозрительный запах, но шкафы в буфетной были битком набиты консервированными фруктами, крекерами и банками деликатесной ветчины — едой, которую Джим просто обожал. Он ел за обеденным столом, сидя на своем обычном месте. Когда наступал вечер, и становилось ясно, что родители сегодня уже не приедут, он отправлялся спать наверх, к себе в спальню, и брал с собой в постель какую-нибудь из авиамоделей; кстати, Вера строго-настрого ему это запрещала. А потом на него наваливались сны про войну, весь японский военно-морской флот, в полном составе, шел вверх по Янцзы, паля изо всех орудий по тонущему «Буревестнику», а они с отцом спасали раненых моряков.
На четвертое утро, выйдя к завтраку, Джим обнаружил, что с вечера забыл закрыть кран на кухне, и за ночь вся вода из запасного бака вытекла в раковину и дальше в сток. В буфетной стояли батареи сифонов с содовой водой, но он уже понял, что родители домой не вернутся. Он сидел и смотрел из окна веранды на разлохматившийся сад. Война не то чтобы все переменила — Джим был бы даже рад переменам, — она все оставила, как есть, только перепутала в каком-то странном, вызывающем тревогу порядке. Даже дом теперь казался мрачным, как будто, что ни день, отдалялся от него и делал мелкие, ни с чем не сообразные гадости.
Для того, чтобы не терять присутствия духа, Джим решил обойти дома своих ближайших друзей, Патрика
Джим спрыгнул на дно в мелкой части бассейна. Он поскользнулся, ссадина на разбитом колене открылась, и на влажной плитке осталось пятнышко крови, возле которого тут же приземлилась муха. Осторожно переступая ногами, Джим пошел по наклонному дну. У забранного медной сеточкой стока собрался целый маленький музей прошлых летних сезонов — мамины солнечные очки, Верина заколка для волос, стакан для вина и английская монетка в полкроны, которую отец специально для него бросил в бассейн. Джиму часто попадался на глаза этот серебряный, блестящий как жемчужина кружок, но донырнуть до него он так никогда и не смог.
Джим сунул монету в карман и оглядел сырые стены. В спущенном плавательном бассейне было что-то неуловимо зловещее, и он попытался представить, что тут могло бы быть, если вообще не наливать сюда воду. Ему тут же пришли на память бетонные бункеры в Циндао и кровавые отпечатки ладоней сошедших с ума немецких артиллеристов на стенках кессона. Может быть, в шанхайских плавательных бассейнах станут убивать людей, а плиткой их выложили для того, чтобы удобнее было смывать со стен кровь?
Джим забрал в саду велосипед и провел его в дом через дверь веранды. А потом устроил представление, о котором мечтал всю свою сознательную жизнь: сел на велик и стал гонять по пустым, чопорно застывшим комнатам. Радостно представляя себе, какие были бы лица у Веры и слуг, если бы они его сейчас увидели, он лихо описал круг по отцовскому кабинету, с любопытством оборачиваясь на оставленные колесами на толстом ковре следы. Ударившись об стол, он сшиб на пол настольную лампу и, покачнувшись, вырулил в гостиную. Привстав на педалях, он зигзагом прошел сквозь строй столов и кресел, потерял равновесие и рухнул на диван, снова встал на колеса, даже не коснувшись ногой пола, с ходу врезался в двойные двери в столовую, распахнул их и начал на бешеной скорости нарезать круги вокруг длинного полированного стола. Потом он сделал набег на кладовку, со свистом промчавшись туда-сюда по луже возле холодильника, сбил с кухонной полки выстроившиеся по росту кастрюли и с сумасшедшей скоростью понесся лоб в лоб с высоким напольным зеркалом в нижней гардеробной. Когда переднее колесо, подрагивая, уперлось в запылившееся стекло, Джим закричал во всю глотку от переполнившего грудь радостного возбуждения. Хоть одна радость ото всей этой войны.
Счастливый, Джим закрыл за собой парадную дверь, расправил японский свиток и покатил к дому близнецов Реймонд, недалеко, на Коламбиа-роуд. У него было такое чувство, словно шанхайские улицы — это комнаты огромного пустого дома. Он пронесся мимо марширующего вдоль по Коламбиа-роуд взвода игрушечных китайских солдат и с демонстративной неспешностью свернул на боковую улицу, когда капрал разорался ему вслед. Джим мчался по пригородным тротуарам, проскакивая под двойными опорами телефонных столбов, расшвыривая на ходу жестянки, оставленные после себя куда-то подевавшимися нищими.
К дому Реймондов на немецком конце Коламбиа-роуд он подъехал, совершенно запыхавшись. Он попетлял между припаркованными «опелями» и «мерседесами» — странными, мрачного вида автомобилями, по одному только виду которых становилось ясно, что из себя представляет эта самая Европа, — и въехал по тормозам прямо к передней двери.
К дубовой дверной панели был пришпилен знакомый японский свиток. Дверь открылась, вышли две ама и стали стаскивать вниз по ступенькам туалетный столик миссис Реймонд.