Империя Вечности

О'Нил Энтони

— Ну конечно…

— Пусть филиал и невелик, но мог бы вместить в пять раз больше экспонатов. И относиться к ним нужно бережнее, внимательнее. Вы ведь намереваетесь расширять отделение?

— Ну да, конечно. Правду сказать, по этому поводу я вас и вызвал. Давно пора навести порядок в британской коллекции.

Кап… кап… кап…

— Значит… — Ринд запнулся, боясь поверить. — Значит, вы приняли мое предложение расположить экспонаты в хронологическом порядке?

— Разумеется. Эта работа, для которой вы вызвались добровольцем, достойна всякого уважения, чрезвычайно

своевременна, и мне остается лишь принести самые искренние извинения за то, что мы не могли ответить раньше. Можете приступать, как только будете готовы. Хоть завтра, если пожелаете.

— Ну… — Ринда захлестнуло волнение. — Ну это же… великолепно.

— Несомненно, ваш труд потребует времени, — вдруг обеспокоился Гамильтон. — Можно спросить, как долго вы собираетесь им заниматься?

— Об этом я еще не думал.

— В какой гостинице вы остановились?

— «У Морли» на Чаринг-Кросс.

— И не обговорили срока?

— Я вношу понедельную плату.

— Замечательно, — сказал собеседник. — Само собой, музей оплатит все расходы.

— Очень любезно с вашей стороны, мистер Гамильтон, однако…

— Разумеется, никаких прихотей.

— Нет-нет, вы не поняли, я…

— Или могу вам предложить комнату в «Мейфэр». [7] Кстати, моя жена до сих пор умело стряпает блюда шотландской кухни.

7

Лондонская гостиница-люкс в фешенебельном районе Мейфэр.

— Очень любезно с вашей стороны, мистер Гамильтон; прошу понять меня правильно, однако…

— Однако — что?

— В этом нет необходимости. Серьезно.

Кап… кап… кап…

Гамильтон поднял брови.

— Вы же понимаете, работа может растянуться на месяцы.

— Но я могу сам о себе позаботиться… Правда.

— Полагаю, вы обеспечены надежным доходом?

— Мой отец банкир. Он все устроил.

— Ясно. — Гамильтон с одобрением кивнул. — А вам действительно повезло, молодой человек. — Он задумчиво помолчал. — Все складывается еще лучше, чем я думал. Уверен, вы понимаете, что наш музей не в состоянии предложить крупного вознаграждения.

— Я и не жду вознаграждения, — возразил Ринд. — Для меня это огромная честь. — И тут, поддавшись восторженному порыву, он выпалил: — Честно говоря, это мне следует заплатить вам, мистер Гамильтон.

Но тут на лице собеседника вспыхнула столь неприкрытая радость, что Ринд заподозрил: его загнали в точно расставленные сети. Он произнес именно то, чего от него желали. Говоря иносказательно, молодой человек сам, по доброй воле, продался в рабство.

— Заплатить нам? — переспросил мистер Гамильтон, будто бы удивившись неожиданной мысли. — А что, это было бы даже занятно.

Он откинулся в кресле, продолжая буравить юного посетителя безжалостным взглядом, каким глядит на клиента гробовщик.

Кап… кап… кап…

На Ринда, не понаслышке знавшего о том,

что такое холера, чахотка и болезни сердца, признаки скоротечности человеческой жизни давили тяжким грузом, а мысль о вероятности преждевременной смерти казалась ему назойливым постояльцем, никак не желающим съезжать с квартиры. В свое время — не так уж давно — молодой шотландец уже оставил надежду на любые серьезные отношения, убедив себя, что ни одна из женщин, достойных внимания, не выдержит его общества более нескольких минут, и не желая тратить силы на связь, которой, возможно, не суждено продлиться.

Жгучее стремление оставить какой-то след, не потерять ни единой драгоценной минуты нередко подвергало настоящим испытаниям его немалые запасы терпения, а то и природной застенчивости. Однако вслед за неизбежными страстными вспышками столь же неизбежно возникало ощущение стыда, угодливая любезность и, главное, мысли о собственном ничтожестве перед лицом бесконечности. Именно благодаря последнему обстоятельству Ринд выбрал своей стезей археологию — науку, которая, подобно астрономии, звала в ледяные просторы вечности; незаслуженно обойденные вниманием национальные реликвии подарили ему возможность излить нерастраченную романтическую и отцовскую теплоту сердца (а кроме того, отвлекали от более мрачных забот, что занимали его разум в тот памятный майский день визита в Хрустальный дворец и были так же свежи, как и кровь, внезапно хлынувшая из горла).

Несколько недель назад молодой шотландец наблюдал за раскопками пиктской хижины под Кеттлберном, кропотливо выбирая камни из густой зеленой поросли, когда его вдруг одолел приступ кашля; отвернувшись в сторону, Ринд прочистил горло — и испачкал траву большим сгустком крови. Землекопы едва ли не силой заставили его уйти в деревню и обратиться к врачу за помощью. Археолог упорно не желал этого делать, но потом превозмог свой страх и нехотя уступил, понимая, что пробил час посмотреть судьбе в глаза.

— У вас кровохарканье, — объявил врач. Так судья оглашает приговор.

— Это смертельно? — спросил Ринд.

— Само по себе — обычно нет. Но часто бывает симптомом…

— Туберкулеза?

Доктор сложил свои очки.

— Не исключено. Хотя в таком случае проявились бы и другие признаки. Скорее всего, мы имеем дело с очень серьезной формой заболевания дыхательных путей — воспалением бронхов или абсцессом легкого.

Ринд возблагодарил Господа за маленькие милости.

— Скажите, у вас наблюдались прежде подобные симптомы?

— Нет, ничего такого, — ответил Ринд.

Но он солгал. Уже давно ему достаточно было случайно проглоченной крошки, першения в горле и даже просто громкого смеха, чтобы на носовом платке появились пятнышки крови.

— А среди ваших родных не встречалось похожих случаев? Может быть, болезни горла или просто телесное истощение?

— Да нет, ничего особенного.

Однако и это была неправда. Семеро из младших детей в их семье умерли в самом нежном возрасте, а единственного выжившего брата недавно унесла чахотка; Алекс был последней надеждой отца.