Империя зла
Шрифт:
Зашипев, кошка отпрыгнула. Иван выстрелил и в ее добычу. Тарсус занялся аналогичной процедурой в туалете. У умных людей мысли — и поступки! — схожи.
Террорист Иван Жуков обязан поступать соответственно своему статусу.
— Мамонтенок, ты как? — Он старался не смотреть на киборга, Эльвиру тоже не разглядывал.
Сирена выла все громче. Закончив в сортире, Тарсус поднял автомат и трижды жахнул одиночными, безошибочно обнаружив и уничтожив динамики, вмонтированные в потолок. Стало тише. Значительно тише. Настолько, что Иван услышал топот на
Вовремя — показались фигуры в ментовской форме.
Он дал по ним очередь чуть ли не в упор. Попал, конечно. Просто не мог не попасть. Бронежилеты не особенно помогли на расстоянии метров шесть. Еще очередь.
На лестнице матерились, кричали, плакали, но о том, чтобы продолжить восхождение, речи больше не шло.
Тарсус склонился над Мамонтенком, из которого слишком уж обильно, смешиваясь с кровью, текло масло. Подпольщик в черном помог киборгу добраться до трупа возлюбленной, и теперь, подхватив фигурку в униформе монашки-медсестры, Мамонтенок баюкал ее, издавая горловые звуки ларингофоном — он так рыдал. Его оптика втянулась под кустистую бровь, киборг ослеп от горя.
— Там, — махнул рукой Жуков-младший, обращаясь к Тарсусу, — еще менты, много… Остановил вроде. Надолго ли?
Тарсус кивнул — понял, что ситуация аховая. Погладил Мамонтенка по плечу, сказал:
— Мы уходим. Прощай.
Киборг проревел нечто невнятное, положил Эльвиру на пол. Он попытался встать — не получилось.
Иван хотел помочь, поднять, понимая, что это ничего не изменит, не сумеет он оторвать такую массу от горизонтали. Да что там он — ни один человек вообще… Но ведь так правильно, ведь своих нельзя оставлять. А Мамонтенок — свой. Эта тупая железяка спасла Ивану жизнь, он в долгу и…
— Маршал, оставь его.
— Что?.. Оставить?! Да это же Мамонтенок!
— Маршал, я знаю, кто это. Лучше тебя знаю. Но нельзя терять времени, и у тебя… у нас есть цель. А Мамонтенок… он сам справится.
Иван уставился на Тарсуса так, будто впервые видел. Да что он несет вообще?!
— Маршал, не унижай его сочувствием. В подполье так принято: раненых не забираем, они сами спасаются или кончают жизнь самоубийством, чтобы не выдать всех нас.
Схватив Жукова-младшего за запястье и сжав так, что кости затрещали, Мамонтенок прошипел почти как его чертова кошка:
— Все союзники — сволочи, ага. И ты сволочь! Ненавижу тебя! Всех вас… Но пусть все будет не напрасно. Все вообще: я, она… Пообещай мне, сволочь!
Иван кивнул. Суставчатые пальцы разжались.
Пусть все будет не напрасно.
Они помогли Мамонтенку сесть лицом ко входу на этаж. Собранные трофейные автоматы и магазины Тарсус положил перед ним. Молча положил. Слова больше не нужны…
Свернув за угол, побежали так быстро, как могли.
С этажа, похоже, спешно эвакуировали персонал и пациентов — тут и там валялись забытые вещи: белый халат, на который в спешке наступили, оставив отпечаток подошвы, неоткрытый еще пакет с бахилами, дамская сумочка из дерматина с серебристыми пластиковыми
Пятый люкс, справа, вход свободный, как сказала Эльвира перед смертью.
Вот он, люкс этот. Обычная дверь. Здесь, в больнице, сотни таких. На табличке — медном отполированном ромбике — цифра «5».
Тарсус преградил дорогу рукой:
— Маршал, ты что, в таком виде войдешь?
— А что? — Лицо горело пламенем. Это из-за пореза скальпелем, решил Иван, перед смертью святоша удружил. Рана вроде не кровоточила больше, ерундовая, но лицо жгло, словно в него тыкали искрящими бенгальскими огнями.
— А то. — Тарсус поднял с пола дамскую сумочку и вытащил из нее круглое зеркальце. — Полюбуйся.
Собственное отражение Ивану не понравилось. Отец Серафим мало того что порезал ему мордаху, и запекшаяся кровь с грядущим шрамом привлекательности не добавляли, так еще толстяк умудрился сшибить с челюсти голопроектор, один из нескольких, призванных создать новый образ террористу № 1. Голограмма-то и порез, и кровь должна была скрыть. Увы, у Жукова-младшего теперь одна половина лица — новая, заданная Тарсусом, но при этом расплывчатая и мерцающая, а вторая — родная, с голубым глазом.
— Черт!
— И не говори, Маршал, паскудно выглядишь. Вряд ли папаша тебе такому обрадуется. И жжет небось?
Иван кивнул.
— Не просто так ведь мерцает. Система восполняет потерю. Оставшиеся проекторы, работая на пределе, греются — и обжигают кожу. — Перс сорвал с лица Ивана аппаратуру, сунул в карман на животе.
— Ты тоже хреново выглядишь.
— Есть такое дело. Хотел спасти задницу одному засранцу. Пробежался по воздуховоду — там ведь широко, проспект, поэтому мясо драть о ржавый металл не пришлось, сам понимаешь… Чего стоишь, Маршал? Давай уже!
Постучав чуть ниже таблички, Жуков-младший прислушался.
Никакой реакции.
— Готов? — шепнул Тарсус и, дождавшись кивка, ногой ударил в дверь.
Только она приоткрылась, Иван кувыркнулся в палату, ожидая нарваться на засаду — уж он-то поставил бы парочку бойцов у лежбища опального министра. Не закончив еще движение, засек, как пули выбивают из дверей куски прессованных опилок, как следом за ним, неумолимо приближаясь, вырываются из серого ковролина клочья и взлетают над полом. Но догнать его пули не успели. Тарсус, проникший в палату сразу после Ивана, оказался проворнее: двух очередей хватило, чтоб отправить на тот свет двоих же ментов, а себе довесить еще чуток смертных грехов.
Все тело болело, ожоги на лице не давали покоя, простреленный бок, нога… И съесть бы что-нибудь. Тут такое творится, такое, а ему бутерброд подавай! Жуков-младший поднялся. Он в палате отца, он сумел.
Первое, что бросилось в глаза, — сам отец.
Его сильный, смелый отец. Большой, мускулистый, способный пальцем вбить в столешницу гвоздь. Сейчас, глядя на него, не верилось, что он поднесет пустую ложку ко рту. Сколько Иван его не видел? Всего ведь ничего, а Владлен Жуков за это время уменьшился вдвое!