Империя
Шрифт:
— Эва всегда скучает, — сказала миссис Астор Каролине, точно подслушав их разговор. — Мне никогда не бывает скучно. Рекомендую вам тоже не скучать. Нет ничего скучнее людей, которым всегда скучно.
— Всегда буду помнить ваш совет, — сказала Каролина в ужасе, что так и будет.
— Мне рассказывают, что ваш брат Блэз Сэнфорд в Нью-Йорке. Он меня не навестил, хотя ваши сводные братья Агрижентских у меня были. Они французы, — загадочно подчеркнула она, затем вернулась к теме Блэза. — Он работает с этим… Херстом.
— Да. Блэз не желает скучать. Он говорит, что с Херстом интересно.
— Может быть,
— Не могу судить.
— Каждое лето в Ньюпорте, Род-Айленд, я вижу миссис Делакроу. Она не думает, что Херст оказывает благое влияние на ее внука. Она полагает, что журналистика непременно втянет Блэза в среду политиков и евреев. Она глубоко расстроена.
— Я с ней не знакома.
Странно, но миссис Астор пришла в замешательство. Она посмотрела на Каролину так, словно та и впрямь находилась на сцене, а она сидела среди критически настроенной публики. Хотя Каролина была убеждена — была ли? — что все должно быть как раз наоборот.
— Верно. У вас разные матери. Я знала обеих. Вашу я знала очень мало. У нее были темные волосы, как у вас. Княгиня Агрижентская. Потом Денис Делакроу-Сэнфорд умерла, и ваша мать вышла за вашего отца.
— Эта последовательность известна мне во всех деталях.
— Да, — сказала миссис Астор. — Полагаю, что да.
Гарри Лер принялся развлекать гостей, и чайная церемония завершилась.
Полуночный Бродвей был похож на полдень, если не считать, что миллионы белых электрических огней, возвещавших названия театров и пьес, обесцвечивали все вокруг. Арктический пейзаж, подумала Каролина, когда экипаж въехал на Лонгакр-сквер — ромбовидную площадь, на южной стороне которой господствовало странное треугольное здание. В полночь площадь была заполнена толпой, как в полдень. Громыхали трамваи, подъезжали и отъезжали экипажи, ночная публика прибывала и убывала.
Блэз здесь, как у себя дома, с завистью подумала Каролина. Она все еще была иностранка, он уже стал ньюйоркцем. В театре он то и дело показывал ей в публике самых разных нью-йоркских знаменитостей, среди них человека, постоянно державшего пари на миллион долларов почти по любому поводу, другого, очень тучного, осыпанного бриллиантами, который съедал в день двенадцать обедов, но пил только апельсиновый сок, по галлону за каждым.
— А вот и «Ректор». — Блэз, когда возбужден, был очень привлекателен, а Нью-Йорк возбуждал его, заряжал электричеством; Каролина чувствовала себя на десяток лет старше брата. Но несмотря на новообретенную gravitas, солидность, она получила удовольствие как от пьесы, так и от антрактов. Завещание упомянуто не было; видимо, деловая часть начнется за ужином, и она скорее всего не последует совету кузена.
«Ректор» помещался в невысоком здании, сложенном из желтого кирпича между Сорок третьей и Сорок четвертой улицами в восточной части Лонгакр-сквер. Над входом сиял грифон из электрических ламп.
— Вывески нет, — радостно объяснил Блэз. — Все и так знают, что это «Ректор».
Когда они входили в ресторан, оркестр исполнял песню, которую Каролина нарекла гимном города: «Сегодня в городе горячий будет вечерок». То ли песню сделала популярной война, то ли наоборот, она не знала. Но Каролина предпочитала эту разухабистую песенку слезливому «Саду роз». Сам мистер Ректор, крупный тяжелый мужчина,
— Я дам вам столик в углу, мистер Сэнфорд. Там будет спокойно.
— Мистер Херст здесь?
— Нет, сэр. Вечер только начинается.
Они сели друг к другу лицом. В зале стояла ужасная жара, пахло жареным мясом и сигарным дымом.
— Думаю, тебе понравится Шеф.
— Миссис Астор…
— О, эта публика его ненавидит. Видишь ли, он делает все по-своему. А они этого терпеть не могут. И не могут с этим примириться. Скажем, как с Бруклинским мостом… — Метрдотель принял заказ. Каролина обожала лонг-айлендские устрицы, но была равнодушна к более нежным и утонченным французским. Атлантический океан у американских берегов холоднее — так объяснил ей кто-то существенную разницу. Она поглощала устрицы в немыслимом количестве.
— А что за история с Бруклинским мостом? — Каролина смиренно соглашалась с тем, что главный разговор откладывается на потом; Блэз не спешил. А она, можно сказать, от нечего делать размышляла, что же он на самом деле собой представляет. Она сравнивала его, конечно, с кузеном Сэнфордом, но, даже уверовав в честолюбие Блэза, вдруг поняла: она совершенно не знает этого румяного блондина с острыми чертами лица, который сидел напротив. Они слишком долго жили порознь. Ну, скажем, влюблен ли он в кого-нибудь? А может быть, он, как принято говорить в кругу миссис Астор, распутник? Или интересуется лишь самим собой и подчиняется собственным импульсам, как, впрочем, и она сама?
Блэз рассказал ей про Бруклинский мост.
— Шеф придумал, что после невероятной шумихи вокруг моста (ну, знаешь, самый большой в мире, самый лучший и все такое) мост вот-вот рухнет. Хорошенькая история. Если не считать того, что с мостом все было в порядке. Когда люди узнали, что мост в безопасности, все буквально с ума посходили от гнева на Шефа, который в ответ напечатал на первой полосе статью, где утверждалось, что Бруклинский мост наконец-то, благодаря «Джорнел», в безопасности. Это был великолепный замысел.
— А не смущает… — Каролина тактично вместо «тебя» сказала: — …его, что все это высосано из пальца?
Блэз пожал плечами и сразу стал похож на француза.
— Это делается для поднятия тиража. Кому какое дело? Завтра будет новая история. Он создает события.
— Ты хочешь сказать — видимость событий.
— Здесь это одно и то же. В других странах не так. Где Дел?
— Наверное, в Нью-Гэмпшире.
— Он тебе нравится? — Снова ясно-голубые пытливые глаза.
— А тебе? — полюбопытствовала Каролина.
— Да. Правда, на мой вкус он слишком… старомоден. Собирается служить или станет клубным завсегдатаем?
— Он будет работать. Он подумывает об адвокатской практике или о дипломатической службе.
— Это ему обеспечено. Старик Хэй снова в седле.
— Старик Хэй не очень здоров. Я полюбила стариков в это лето.
— Терпеть не могу стариков. — Блэз скривился. — Они все время словно бы осуждают нас.
— Мне кажется, что они не обращают на нас внимания.
— Еще как обращают! На Шефа — уж во всяком случае. Из стариков он общается только со своей матерью, а она для своего возраста очень живая особа.