Имперская графиня Гизела

Марлитт Евгения

— Визит этот дает мне случай быть представленной ко двору, — проговорила, несколько оживляясь, Гизела. — Бабушка, так строго державшаяся привилегий нашей касты и исполнявшая соединенные с ними обязанности, была бы очень удивлена, что это до сих пор не исполнено, — ей не было еще и шестнадцати лет, когда она была уже при дворе.

Министр пожал плечами — приближенным его было очень хорошо известно: это призрак того, что его превосходительство выходит из терпения, хотя он и казался спокойным.

— Рассуди

сама, мое дитя, какую бы роль, в твои шестнадцать лет, ты играла при дворе? — произнес от холодно. — Кроме того, я должен тебе сознаться, меня удивляет смелость, с которой ты ставишь себя наряду с бабушкой, — блестящей, прославленной графиней Фельдерн!

Он поднял веки и бросил выразительный, чтобы не сказать враждебный взгляд на девушку.

— Ты не имеешь и понятия, какие препятствия заграждают тебе путь туда! — прибавил он еще с большим ударением. — Со временем ты узнаешь, только…

Вошел слуга и доложил, что присутствие его превосходительства необходимо в приготовляемых для князя комнатах.

— Итак, да хранит тебя Господь, милое дитя!

— проговорил поспешно министр, совершенно изменив тон, обращаясь к Гизеле. — Смотри же, не соскучься в Грейнсфельде.

И он наклонился, чтобы поцеловать в лоб девушку, но она быстро отшатнулась и смерила его суровым, испытующим взглядом.

— Дурочка! — усмехнулся министр, ласково дотронувшись пальцем до щеки девушки, острые белые зубы как-то хищнически мелькнули из-за бледных, искривившихся губ, глаза, точно пламя маяка во время бури, сверкали из-под опущенных век.

Он вышел, а Гизела с госпожой фон Гербек отправилась проститься с прекрасной мачехой.

Баронесса занимала покои, в которых жила молодая графиня еще будучи ребенком, и из окон которых представлялся самый лучший вид на окрестности.

Ее превосходительство приняла падчерицу в своей уборной. Девушка с гувернанткой на одну минуту в нерешимости остановились у дверей, ибо на самом деле было трудно пробраться к хозяйке. Вся комната заставлена была картонками, ящиками с разными принадлежностями туалета, целое облако газа расстилалось по мебели и по полу.

Баронесса стояла перед трюмо и примеряла новый туалет — занятие, во всяком случае, нельзя сказать чтобы легкое, ибо на лице камеристки выступили крупные капли пота.

Парижский портной желал, очевидно, как нельзя более угодить вкусу красивой барыни — головой убор, украшавший ее волосы, представлял свежую зелень, весенние цветы; зеленая, шелковая материя заткана была желудями и шуршаньем своим напоминала отдаленный шелест священных дубов. На лице ее играла торжествующая, самодовольная улыбка.

— Ах, душечка моя Гизела, благодари Бога, что ты не на моем месте, — вскричала она,

обращаясь к падчерице. — Посмотри только, что я должна терпеть, — мадмуазель Сесиль целый час мучает меня, бедное созданье! Я еле держусь на ногах!

Однако маленькие ножки еще совсем не были так утомлены, как уверяла их прекрасная обладательница, ибо она, грациозно приподнимая платье, кокетливо вытягивала то одну, то другую ногу.

— Не правда ли, какой великолепный туалет? — обратилась она с улыбкой к госпоже фон Гербек.

Гувернантка восторженно начала восхищаться мастерским произведением парижского художника, Между тем обе дамы кое-как пробрались ближе к баронессе.

— Что скажешь ты на то, моя милочка, что мы принуждены отпустить тебя от себя в Грейнсфельд? — спросила она. Гизела ничего не отвечала.

— Ты оскорбилась, мое сердце? — продолжала она жалостным и вместе с тем досадливым тоном. — Но иначе как было нам поступить?.. Мы и без того будем как сельди в бочонке в этом противном гнезде, которое на взгляд кажется таким просторным и вместительным, а на самом деле так тесно и представляет так мало комфорта!

Между тем камеристка открыла различные футляры и начала буквально осыпать бриллиантами волосы и платье своей госпожи.

Это было поистине колоссальное количество драгоценностей, накоплению которых способствовали многие члены какой-нибудь фамилии, затрачивая на это баснословные суммы денег.

— А, бабушкины бриллианты! — вскричала с простодушным изумлением Гизела при виде камней.

Вслед за этим восклицанием баронесса вдруг слегка вскрикнула, приподняла плечи и топнула ножкой.

— Сколько раз я вам говорила, мадемуазель Сесиль, чтобы вы не дотрагивались до моих плеч своими пальцами! — проговорила она с неудовольствием, обращаясь к француженке. — Ваши руки холодны, как лягушка! Опытная камеристка должна уметь одевать так, чтобы почти не касаться того, кого одевает!

Как бы для того, чтобы выручить из беды бедную горничную и отвлечь внимание от ее рассерженной барыни, Гизела взяла в руки осыпанный бриллиантами браслет. Действительно, если это было сделано с намерением, то она вполне достигла своей цели.

Делая выговор, баронесса ни на минуту не теряла из виду падчерицы и бабушкиных бриллиантов, и теперь с обжигающим взором следила за движением руки молодой девушки.

— Ах, душечка, это причиняет мне сердцебиение! — проговорила она нервно-дрожащим голосом, протягивая руку к браслету. — Ты можешь спорить сколько тебе угодно, но руки твои к несчастью еще очень слабы и, уронив браслет, ты испортишь мне драгоценность.

Гизела с удивлением устремила свои спокойные карие глаза на мачеху.