Имперская гвардия: Омнибус
Шрифт:
Я находился где-то в трёх тележках от Беримана. Он охаживал кнутом более пожилого человека. Думаю, что невольник был моложе меня, но его волосы успели побелеть до оттенка грязного снега. Я уже видел его пару-тройку раз, отмечая, как обвисли его плечи под невидимым грузом, и зная, что ему не протянуть долго. Его глаза были безжизненными, как у трупа. Возможно, смерть будет для него благодеянием. Тем не менее, когда он споткнулся и Бериман набросился на него, я выпустил из рук свою тележку. Поблизости не было других надсмотрщиков. В полудюжине метров и спереди и сзади дорога резко сворачивала за груды. Я счёл, что мне хватит времени подскочить к Бериману
Старик упал. Другие рабы просто смотрели со стороны, как я приближаюсь к Бериману. Они продолжали тянуть свои тележки. Я был менее чем в десяти шагах, когда Бериман бросил кнут и склонился над невольником. Надсмотрщик обвил руками его голову и шею. Я занёс стекло. Затем я услыхал шёпот Беримана. Я не смог разобрать, что он сказал, но услышал, как старый пленник ответил: "Да". Он произнёс это с облегчением. И благодарностью.
И я так думаю, что, пожалуй, и с радостью.
Бериман сломал ему шею.
Надсмотрщик выпрямился и повернулся лицом ко мне. Он ничего не сказал, не поднял свой кнут. Он ждал.
Я опустил руку, вернулся к своей тележке и снова её поволок. Бериман уже изрыгал ругательство в адрес раба, замедлившего шаг. Орк-погонщик, появившийся позади нас, захохотал при виде того, как Бериман раздаёт направо и налево подбадривающие удары.
В конце смены усталость была настолько всеобъемлющей, что мы обычно проваливались в сон, как только нас упихивали обратно в клетку. Поскольку мы не могли улечься, то спали стоя, привалившись друг к другу. Однако на этот раз я заставил себя прободрствовать чуточку дольше. Я позаботился о том, чтобы стоять прямо под клеткой Беримана. Когда остальные пленники забылись, я сказал:
— О чём ты спросил старика?
Сначала он не ответил. Он лежал на спине, развалившись на сетчатом полу своего загона, и я задавался вопросом, не спит ли он. Он заговорил где-то через минуту:
— Я спросил, желает ли он, чтобы Император даровал ему покой.
— Ты многое себе позволяешь.
Его плечи чуть шевельнулись, словно бы он ими пожал.
— Этот человек служил, пока не исчерпал все силы собственного тела. Он был таким же верным слугой Императора, как и любой увенчанный наградами офицер. Он заслуживал милосердия, и он заслуживал быть удостоенным кратким мгновением, чтобы обрести душевный покой.
— И кто ты такой, чтобы жаловать подобные дары?
— Я тот, кто есть здесь под рукой.
Я кивнул сам себе. Я был впечатлён. Этот человек не побоялся стать презираемым целиком и полностью, чтобы иметь возможность делать то, что было необходимо. Он смотрел на это как на священный долг, и он оставался ему верен.
Он был редкостной находкой.
— Что ты знаешь о планировке этого сектора? — спросил я.
Сам я видел лишь одни и те же узкие дорожки снова и снова.
— Довольно много. А что?
— А то, что, как мне думается, нам уже хватит ждать у моря погоды.
Пришла пора нанести удар.
ГЛАВА VI
Отчаянная Слава
Он ещё час лежал на полу своей клетки, слушая лязганье, рыки и стенания, наполнявшие
Комиссар говорил. Пленники слушали. Рогге слушал. В его душе пылала решимость.
Яррик не ораторствовал, как во время своего первого появления среди них. Он не привлекал внимания орков. Он разговаривал тихо, с одной маленькой группой за раз, и то, о чём он говорил, шёпотом передавалось во время смен, пока — Рогге в этом не сомневался — каждый человек в трюме не узнавал сказанное комиссаром слово в слово. Яррик говорил о войне. Для Рогге — и он был уверен, что и для всех остальных, — в этих словах звучала надежда. Они собирались покинуть этот ад. Побег был уже не за горами.
— Куда мы направимся? — спросил Рогге с горящими от воодушевления глазами.
— "Несгибаемый", — ответил я и сделал жест Полису.
Маленький человечек кивнул и продолжал кивать по ходу своей речи.
— Я проходил мимо "Несгибаемого" три раза за последние восемь смен, за каковое время я сделал 20235 шагов, включая обратное путешествие, которое завершало смен… — он спохватился, крепко зажмуривая глаза от прилагаемых усилий. — Непохоже, чтобы "Несгибаемый" был существенно повреждён или соединён с чем-либо, не считая простейшего аппарата для пристыковки к этому сооружению, — он настолько крепко стиснул челюсти, что его зубы щёлкнули, и он прекратил говорить. Наличие цели действовало на него благотворно.
— И у нас есть пилот, — сказал я. Вэйл кивнул.
— А если его убьют? — спросил кто-то из глубины теней клетки.
— Я могу им управлять, — ответил Рогге.
Это меня удивило. Он был танкистом, а не флотским.
— С каких это пор? — спросил я.
Он смущённо пожал плечами:
— Со времён дома. Частная яхта моего отца.
— Это навряд ли одно и то же, — запротестовал оскорблённый Вэйл.
— Нет, — начал Рогге, — но базовые принципы…
— Достаточно похожи, — вмешался я, заканчивая спор. — Пилот есть пилот, а корабль есть корабль.
Если привилегированное происхождение Рогге сослужит какую-то службу, так нам от этого будет только лучше.
— В начале следующей смены, — сказал я. — Вот когда мы по ним ударим.
Внутри скитальца не существовало цикличной смены дня и ночи. Здесь всегда стояли грязные сумерки, озаряемые факелами, мигающими газоразрядными сферами и перепачканными био-люмами. Для нас не существовало роскоши таких понятий, как "утро". Люди просто старались отдохнуть как можно лучше, пока не наступала пора работать снова. И ни о ком нельзя было сказать, что он находится в одиночестве, когда он едва мог шевельнуться из-за тесноты. Тем не менее, мне была дарована некая форма уединения, когда все находившиеся в клетке погрузились в тревожную дрёму. Все, кроме Кастель, которая ещё не успокоилась после отработки своей последней нормы посреди ужасов орочьих операционных.