Имперская истина
Шрифт:
— Поговаривают, что да, — ответила Ликс, — а еще приносят в жертву девственниц и совокупляются с нагами.
Рэвен изобразил гримасу отвращения. Он, как и все прочие, был наслышан россказнями о зловещих ритуалах последователей культа Змея, об их ложной вере в старых богов и полном неприятии любой формы власти, но, как и все остальные, он не верил этим слухам.
— Там выпить ничего не осталось? — спросила Ликс.
Рэвен потянулся через нее и осмотрел бутылки. Они оказались пусты, и он со вздохом повалился обратно на кровать.
— Нет, ничего не осталось.
— Неужели мы все выпили? — спросила Ликс, поворачиваясь на бок. Одеяло соскользнуло, и обнаженная девушка наградила
— Боюсь, что все, — произнес он.
— Тогда понятно, почему у меня голова трещит так, будто ее стискивают ручные наги твоего папаши.
Рэвен потер глаза и облизнул пересохшие губы. Кожа у него была того же оттенка, что и у Ликс, цвета молодого дуба. Под ней хорошо просматривались бугорки мускулатуры. В отличие от пышнотелого брата, Рэвен был худощав и строен, тогда как Албарда в лучшем случае можно было назвать просто грузным.
За неимением выпивки, Рэвен приподнялся и потянул за конец длинной скрученной трубки из аждархидовой кожи. Он долго всасывался в бронзовый наконечник, пока не разгорелись тлеющие угли в чаше, стоявшей на полке над изголовьем кровати. Рэвен выдохнул ароматный дым и вновь улегся, заложив руку за голову.
— Сомневаюсь, что дряхлеющие Оруборос и Шеша еще в состоянии что-либо стиснуть, — произнес он, спустя какое-то время. — Так что, твое сравнение неуместно.
— Но ты ведь меня понял, — надулась она.
— Понял, но мне нравится, когда ты обижаешься. Тебе это идет.
— Так вот почему ты так жесток со мной?
— Это только одна из причин, — признал Рэвен, позволяя ароматному дыму сгладить беспокойство, которое он ощущал каждый раз, когда просыпался в одной постели с Ликс. Несмотря на всю ее чарующую привлекательность и искушенность в постели, было в их занятиях любовью нечто противоестественное… Да и любовью ли? Пожалуй, это не самое подходящее слово. Едва ли между ними было подобное чувство. Скорее их отношения походили на спаривание животных. Да, этот термин вполне передавал их неистовость, но не вполне описывал волнующее предвкушение запретного удовольствия.
Взгляд генетически улучшенных глаз Рэвена вдруг упал на обручальное кольцо на пальце у Ликс. Он едва не расхохотался, когда прочел клятву верности, выжженную лазерным лучом на платиновой поверхности.
— Что смешного? — спросила Ликс.
— Ничего, — ответил он, — просто я прочел клятву, которую мой брат начертал на твоем кольце.
Пожав плечами, девушка покраснела и убрала руку под одеяло.
— Оно красивое, и ты сам настоял, чтобы я его оставила.
— Да, — ответил Рэвен, отпуская курительный шланг, — мне нравится смотреть на то, что я опорочил.
Она улыбнулась и притянула его к себе. Пальцы девушки скользнули по обрамленным сталью выемкам на спине и шее любовника. Ликс содрогнулась, коснувшись холодного чужеродного металла. Рэвен не без удовольствия заметил промелькнувшее в ее взгляде отвращение.
— Тебе они не нравятся?
— Нет, они холодные.
— Пора бы уже привыкнуть к ним, — сказал Рэвен, прижимая ее к кровати, но девушка отвернулась от его поцелуев.
— Больно было? — спросила она. — Ну, когда сакристанцы тебя резали?
Все еще опираясь на локти, Рэвен кивнул.
— Да, сакристанцы нас обездвижили, но отец решил, что мы должны пройти все процедуры без обезболивания, так же, как он в свое время. Мы были парализованы, но в сознании.
Девушка содрогнулась, представив, как ее режут железноликие жрецы Марса и их прихвостни сакристанцы. Рэвен почувствовал, что и сам стиснул зубы при воспоминании об этой операции — они с Албардом лежат лицом к лицу на
— Думаю, отец ждал, что я буду кричать, но я не доставил ему такого удовольствия.
— Ты привык к ним? — спросила девушка, проводя по металлической кромке разъема. Несмотря на нескрываемое отвращение, ее пальчики скользнули внутрь.
Такова была натура Ликс. Порой ее брезгливость в один миг могла смениться на неприкрытое любопытство. Когда он впервые привел ее в свою постель, девушка отчаянно отговаривала его, называла их связь безнравственной. Но почти каждую ночь она вновь и вновь сама приходила к нему за тем же.
— Они стали частью меня, — пожал плечами Рэвен, — как будто я с ними родился.
— А у Албарда они воспалились, — сказала Ликс, проводя пальцем по коже вокруг нейронного разъема. Ее дыхание участилось. — Мне приходится втирать ему обеззараживающие мази по несколько раз в день.
— Ему это нравится?
Девушка покачала головой.
— Его это бесит.
— Вот и отлично, — сказал Рэвен, целуя ее.
Ликс приняла его ласки.
Позже, когда Ликс уснула, Рэвен откинул одеяло и тихо пересек комнату. В предгорье над долиной воздух был прохладным, и толстая шкура маллагры на полу — охотничий трофей, добытый его дедом в джунглях Куша — приятно согревала ноги. Проступивший недавно пот мгновенно остыл, и юноша набросил на голое тело зеленый халат с подпушкой из меха ксеносов. Снаружи доносились звуки города — нестройный гул десятков тысяч голосов, собравшихся на празднование. Несмотря на то, что покои Рэвена располагались в одной из трех башен родового замка в сотнях метров над толпой, юноше казалось, что он отчетливо слышит каждого гостя, прибывшего приветствовать сыновей лорда Девайна в день их Становления. Локуашские купцы оживленно торговались с покрытыми татуировками людьми из Энатепа, мастера Часового города нахваливали свои тикающие механические чудеса, но не слишком громко, дабы избежать нежелательного внимания сакристанской стражи. Благородные семейства без сомнения прислали на церемонию своих лучших сынов, храбрейших рыцарей, и наперебой хвастали друг перед другом охотничьими трофеями и породностью своих сатрапий. Народ Луперкалии стоически переносил это нашествие многотысячной толпы в твердой уверенности, что ни один из прибывших на празднество благородных родов не сравнится с домом Девайн.
Рэвен распахнул тяжелые шторы, раздвинул ставни и вышел на каменный балкон, ощущая себя так, словно весь город принадлежал ему одному.
Отсюда открывался вид на просторную равнину. Городские террасы каскадом спускались от крепости к плодородным полям. Разноцветные строения всевозможных форм и размеров боролись за место на улицах, спроектированных согласно принципам легионов, возвративших этот мир в лоно Империума.
Лев воздвиг Рассветную цитадель на возвышенности, в самой узкой части равнины. Примыкавшие к ней прямые улицы пролегали в строгом геометрическом порядке. Там, где местный ландшафт вздумал противиться задумке градостроителя, он был стерт с лица земли силами Механикума. Ниже, в долине, улицы сплетались в причудливый лабиринт. Такая свободная, но все же организованная планировка должна была символизировать тактические приемы лорда Гора. Хан же решил не увековечивать свое имя в камне, предпочтя лесную глушь и высокогорья. Никто точно не знает, какое наследие оставил за собой магистр Белых Шрамов, но горожане на кухнях поговаривают, будто он делился секретами с дикими племенами и благородными домами где-то на самом краю света.