Имперский рубеж
Шрифт:
— Да так… Я его взводный командир… Можно его навестить?
Женщина помолчала, видимо размышляя, стоит ли доверять столь молодому офицеру.
— Можно. Он в очереди на выписку. Долечится дома.
— Его комиссуют?
— Уже. Негоден к строевой. У него подключичная артерия была повреждена, вы в курсе?
Медичка говорила с таким возмущением, будто это именно он, Александр, своими руками покалечил солдата.
— Да, — кивнул поручик. — Мы в одном бою были… Я его из машины вытащил и кровь остановил… Попытался…
Он не понимал, почему оправдывается перед этой немолодой,
— Что ж, идите… Стойте! — не дала она сделать ему и шага. — Что же вы к нему с пустыми руками? Гостинец какой-нибудь принесли бы, что ли.
— Да я как-то не подумал, — смутился еще больше Александр. — А что, надо было?
— Эх, молодежь, молодежь… Больные у нас ни в чем недостатка не знают, — тут же отыграла она немного назад. — Питание четыре раза в день, по утвержденному Иннокентием Порфирьевичем меню… Но только представьте себе, как им хочется внимания! И вот посетитель приходит с пустыми руками. Поставьте себя на место вашего солдата: вам это было бы приятно?
— Ну… — Саша честно попытался и не смог. — Я никогда не лежал в госпитале…
— Типун вам на язык — и не надо! Вот. — Мегера порылась в ящике стола и выложила перед поручиком плитку шоколада в яркой обертке. — Отнесите хотя бы это. И не вздумайте отказаться!..
Саша уже давно скрылся из глаз, а женщина все сидела, опустив голову.
— Ох, дети, дети… — пробормотала она, сняла очки, без которых ее глаза стали больше и беспомощнее, и вытерла непрошеную слезинку. — Когда же все это кончится…
— Здравия… — попытался встать с койки Федюнин, но Александр показал жестом: сиди, мол, сиди, — …желаю, ваше благородие.
— Здорово, Федюнин, здорово! — Поручик выдвинул из-под стола табуретку — пластиковую, дерево тут было на вес золота — и уселся, закинув ногу за ногу. — Ну, как ты тут?
Коротко стриженный, исхудавший — шея, торчащая из чересчур широкого воротника темно-коричневого халата с вытравленным хлоркой номером «14» на груди, казалась цыплячьей — солдат уже не выглядел наглым и разбитным. А может, не хотел пыжиться перед офицером, которому исповедовался в темном кузове на тряской дороге, думая, что часы на белом свете сочтены. Палата пустовала, все койки, кроме одной, были заправлены.
— Да нормально уже, — спрятал глаза солдат. — Поначалу-то тяжко было… Думал, все, Федюнин, отплясал свое. А сейчас уже ничего. Рука вот только… — Он покачал здоровой рукой другую, висящую на перевязи. — Не слушается, зараза. Доктора говорят: нерв какой-то зацепило.
— Ну-ка, пошевели пальцами, — потребовал офицер, и больной с видимым напряжением шевельнул скрюченной, похожей на птичью лапу кистью. — Видишь! Шевелится — значит, все в порядке будет.
— Вот и доктора говорят… Мол, тренировать надо.
— Дома и натренируешь, — подмигнул Бежецкий. — Тебе ведь не у станка стоять, не в поле работать, а?
Федюнин вообще пригорюнился.
— Вы ребятам не рассказали, ваше благородие, что я вам там, в машине, плел?
— Ну да, только и ждал я, когда до дому доберусь, чтобы солдатам твою подноготную выкладывать. Ты в своем уме, братец?
Солдат промолчал.
— Так что будь спокоен, фартовый, никто ничего про тебя не узнает. Разве только сам проболтаешься по пьянке. Но тут уж вины моей нет.
— Спасибо, ваше благородие!
— Ладно, ладно… Думаешь, я твою тайну за так буду хранить?
Мысль эта осенила поручика только сейчас: а что, если…
— А что надо сделать?
— Сделаешь ты, Федюнин, вот что… Помнишь, порошок на месте падения «Святогора» нашел?
— Ну!
— Вот тебе и ну! Наркотики это. Кто-то их тайно в Россию переправляет. Вот ты, как только домой вернешься, ступай в ближайшее жандармское управление и доложи там все, как на духу. Мол, везут зелье в гробах с павшими солдатами, а поручик Бежецкий, мой командир, приказал мне все это вам передать, чтобы преступников тех…
— Так точно, — просиял солдат. — Все сделаю, как велите. Понятное дело — вам тут не след кипеж-то поднимать: еще укокают мазурики!
Федюнин забылся и снова начал сыпать воровскими словечками, но наткнулся на укоризненный взгляд офицера и замолчал.
— Вот примерно так и расскажешь. Ладно, Федюнин, пойду я. А уж меня, солдат, не подведи.
Александр встал, в кармане что-то зашуршало, он сунул руку в карман и долго непонимающе изучал вынутую на свет божий рязмякшую от тепла шоколадку.
— Вот тебе, Федюнин, презент от одной дамы, — улыбнулся молодой человек. — Только не проси — не скажу, от какой.
— Благодарствуем, — повертел в руках лакомство солдат.
— На здоровье. Ну, поправляйся давай!
Саша направился, было к двери, но солдат негромко окликнул его:
— Ваше благородие…
— Чего тебе? — обернулся офицер.
— Вы ко мне, как к человеку, — словно решившись на что-то, заявил больной. — Ну и я сволочью не буду… Зря вы в госпитале-то шмон тогда наводили — наркоту не здесь в ящики со жмурами пакуют.
— А ты откуда знаешь?
— Знаю, — туманно ответил солдат. — Сорока на хвосте принесла.
— И где же их по новой вскрывают?
— В мастерских при аэродроме, — ответил Федюнин. — Только больше не пытайте меня — ничего не скажу. Мне еще до дому живым добраться надо. И ваше поручение передать.
Глаза солдата смотрели твердо, открыто, и Александр в один миг понял: не врет он — все так и есть…
«Все отлично укладывается в мою схему, — думал Александр, чертя в тетради длинные линии со стрелками: так делал в виденном давным-давно фильме один контрразведчик, покоривший воображение тогдашнего подростка четкостью и остротой мысли. — Фон Минден вхож в те самые аэродромные мастерские. Они совсем рядом со складами: кому, как не интенданту, проверять сохранность грузов, готовящихся к отправке? Подговорить пару мастеровых, вскрыть парочку уже подготовленных к отправке гробов. Кстати, еще Иннокентий Порфирьевич мне говорил, что маркируются деревянные ящики, куда они устанавливаются, в аэродромных мастерских. Да и формальности всякие, номера накладных, то да се… Вполне можно успеть заменить пакеты с силикагелем на почти такие же, но с наркотиками…»