Имя мне — Легион
Шрифт:
Дожди принесли чуму, которая не убивает, и последние пассы Локара начались под их шум…»
Я спросил себя, что, черт возьми, имеет в виду Тамур? Он же историк и должен придерживаться фактов. Не было же это их Апокалипсисом! Или было? Почему бы и нет? Я задумался. Горстка людей в Тиреллиане — очевидно, все, что осталось от высокоразвитой цивилизации. У них были войны, но не было оружия массового уничтожения, была наука, но не было высокоразвитой технологии. Чума, чума, которая не убивает… Может, она всему виной? Каким образом,
Я продолжил чтение, но природа чумы не обсуждалась. Я переворачивал страницы, заглядывал вперед, но все безрезультатно.
М’Квийе! М’Квийе! Когда мне позарез нужно задать тебе вопрос, тебя, как на грех, нет рядом.
Может, пойти поискать ее? Нет, пожалуй, это неудобно. По негласному уговору я не должен был выходить из этих комнат. Придется подождать.
И я чертыхался долго и громко, на разных языках, в храме Маланна, несомненно, оскорбляя тем самым его слух.
Он не счел нужным сразить меня на месте. Я решил, что на сегодня хватит, и завалился спать.
Я, должно быть, проспал уже несколько часов, когда Бракса вошла в мою комнату с крошечным светильником в руках. Я проснулся оттого, что она дергала меня за рукав пижамы.
— Привет, — сказал я.
А что еще я мог сказать?
— Я пришла, — сказала она, — чтобы услышать стихотворение.
— Какое стихотворение?
— Ваше.
— А-а-а.
Я зевнул, сел и сказал то, что люди обычно говорят, когда их будят среди ночи и просят почитать стихи:
— Очень мило с вашей стороны, но вам не кажется, что сейчас не самое удобное время?
— Да нет, не беспокойтесь, мне удобно, — сказала она.
Когда-нибудь я напишу статью для журнала «Семантика» под названием «Интонация: недостаточное средство для передачи иронии».
Но я все равно уже проснулся, так что пришлось взяться за халат.
— Что это за животное? — спросила она, показывая на шелкового дракона у меня на отвороте.
— Мифическое, — ответил я. — А теперь послушай, уже поздно, я устал. У меня утром много дел. И М’Квийе может просто неправильно понять, если узнает, что ты была здесь.
— Неправильно понять?
— Черт возьми, ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду!
Мне впервые представилась возможность выругаться по-марсиански, но пользы это не принесло.
— Нет, — сказала она, — не понимаю.
Вид у нее был испуганный, как у щенка, которого отругали неизвестно за что.
— Ну-ну, я не хотел тебя обидеть. Понимаешь, на моей планете существуют определенные… э-э… правила относительно лиц разного пола, остающихся наедине в спальне и не связанных узами брака… э-э… я имею в виду… ну, ты понимаешь, о чем я говорю.
— Нет.
Ее глаза были как нефрит.
— Ну, это вроде… Ну, это секс, вот что это такое.
Словно две зеленые лампочки зажглись в ее глазах.
— A-а, вы имеете в виду —
— Да. Точно. Именно так.
Она засмеялась. Я впервые услышал смех в Тиреллиане. Звучал он так, будто скрипач водил смычком по струнам короткими легкими ударами. Впечатление не особенно приятное, уже хотя бы потому, что смеялась она слишком долго.
Отсмеявшись, она пересела поближе.
— Теперь я поняла, — сказала она, — у нас раньше тоже были такие правила. Полпроцесса тому назад, когда я была еще маленькая, у нас были такие правила. Но… — казалось, она вот-вот опять рассмеется, — теперь в них нет необходимости.
Мои мысли неслись, как магнитофонная лента при перемотке.
Подпроцесса! Нет! Полпроцесса — это примерно двести сорок три года!
Достаточно времени, чтобы выучить 2224 танца Локара.
Достаточно времени, чтобы состариться, если ты человек.
Я имею в виду — землянин.
Я посмотрел на нее, бледную, как белая королева в наборе шахмат из слоновой кости.
Бьюсь об заклад, она была человеком — живым, нормальным, здоровым. Голову дам на отсечение — женщина, мое тело…
Но если ей два с половиной столетия, то М’Квийе тогда и вовсе бабушка Мафусаила! Мне было приятно вспоминать их многочисленные комплименты моим лингвистическим и поэтическим способностям. О эти высшие существа!
Но что она подразумевала под «теперь в них нет необходимости»? Почему эта истерика? Что означают эти странные взгляды М’Квийе?
Я почувствовал, что близок к чему-то важному, не считая, конечно, красивой девушки.
— А скажи-ка, — начал я небрежным тоном, — это как-нибудь связано с «чумой, которая не убивает», о которой писал Тамур?
— Да, — ответила она. — Дети, родившиеся после Дождей, не могут иметь своих детей, а у мужчин…
— Что у мужчин? — Я наклонился вперед, включив память на «запись».
— А у мужчин нет возможности их делать.
Я так и отвалился на спинку кровати. Расовое бесплодие, мужская импотенция вслед за небывалым явлением природы. Может, когда-то в их хилую атмосферу бог знает откуда проникло радиоактивное облако? Проникло задолго до того, как Скиапарелли увидел каналы, мифические, как и мой дракон; задолго до того, как эти «каналы» послужили причиной правильных выводов на основе неверных данных. Жила ли тогда Бракса, уже в материнской утробе обреченная на бесплодие?
Я достал сигарету. Хорошо, что я догадался захватить с собой пепельницу. Табачной индустрии на Марсе никогда не было. Как и выпивки. Аскеты, которых я встречал в Индии, по сравнению с марсианами просто поклонники Дионисия.
— Что это за огненная трубочка?
— Сигарета. Хочешь?
— Да, пожалуйста.
Она села рядом со мной, и я дал ей закурить.
— От нее щиплет в носу.
— Это ничего. Вдохни поглубже, задержи дыхание, а потом выдохни.