In convertendo. Рассказы
Шрифт:
Возможно, это слишком возвышенно и далеко от нашего разговора. Хорошо, тогда подумайте о том, что мы едим и пьем в наш «продвинутый» век, в этот век материального прогресса, с его бесконечным «газом» для улучшения санитарных условий и его презрением к грязному прошлому. Сколько детей травятся каждый год мерзким молоком? Сколько грязи мы проглатываем вместе с пивом — под милым названием «заменители»? Не слишком ли безжалостно то, что современные Люди, решившие стать Свиньями и ведущие себя соответствующим образом, травятся собственной едой, получают жуткие помои вместо законных картошки и капусты? Не без удивления думаю я о времени, которое, посмеявшись над хлебом ангелов, не может дать настоящий хлеб, отвергнув Небесное вино, не может ни из любви, ни из денег напоить людей нормальным здоровым пивом.
И мы не можем даже придумать, как грабить себя с удовольствием. Наверное, попасться Робину Гуду {90}
45
Здесь: достижение, осуществление мечты (франц.).
Happiness and Horror
Странное происшествие с Эмили Вестон
Есть некоторое сходство между тем, что случилось с братом Гримальди, а также исчезновением и появлением вновь в Стэффорде некоей Эмили Вестон в 1849–1850 годах. Эмили Вестон была единственной дочерью владельца магазина Сэмюэля Вестона, жившего в этом милом городке, который счастливо отличается от других стэффордширских городов, где делают посуду. Магазин Вестона располагался почти на окраине Стэффорда, рядом с театром восемнадцатого столетия; я помню, ибо видел его лет двадцать пять назад, скромное местечко с выпуклым окном, разделенным на маленькие стеклянные квадратики. Внутри чего только не было: длинные куски копченой свиной грудинки, большие сыры, швабры и метлы, связки сальных свечей, свисавшие с потолочной балки, мышеловки, чай в железных банках, несколько мешков с мукой; в общем, как заметил некий старик, рассказавший мне о происшедшем, это была обычная для маленьких городков лавка, которая, как ни странно, могла приносить солидные деньги. В том же доме на узкой улице, позади темной лавки, жили сам Вестон, его дочь Эмили и старая служанка, проработавшая на хозяина лет сорок. В 1849 году Эмили исполнилось двадцать три года, и она была не просто хорошенькой, а настоящей красавицей. У нее была отличная репутация, она пела в церковном хоре и как будто отвечала благосклонностью на ухаживания сына первого в городе аптекаря, которого звали Элджи. Однажды вечером, в декабре 1849 года, Эмили сказала отцу, что в девять часов должна быть на репетиции хора, на которой предполагалось разучивать к Рождеству новый хорал «К нам Дитя», так как органист волновался за солистов. Поэтому ужин — хлеб, сыр, масло и пирог с малиной — был накрыт в восемь тридцать вместо девяти часов, как обычно; и без пяти минут девять Эмили отправилась в церковь, которая располагалась в пяти минутах ходьбы от лавки Вестона. В десять часов за ней должна была зайти Мэри Уильямс. Однако Мэри была занята чем-то по хозяйству и опоздала в церковь минут на восемь-десять. В окнах было темно, и ректор запирал двери. Служанка предположила, что мисс Эмили пошла домой другой дорогой.
— Но, — возразил ректор, — ее не было сегодня на репетиции. Мы даже подумали, что она заболела. Так вы говорите, она пошла в церковь?..
В тот вечер Эмили Вестон не вернулась домой. Она бесследно исчезла. Нашлась, правда, женщина, которая рассказала, что сразу после девяти часов видела Эмили возле церкви; однако уличное освещение в те времена было далеко от совершенного, а дамы, как правило, носили вуали, поэтому утверждать наверняка, что это была Эмили, она не решилась. Проходили неделя за неделей, Эмили не было. Ее отец предложил вознаграждение в 100 фунтов тому, кто найдет девушку живой или мертвой — безрезультатно. Полиция оказалась бессильной.
Миновал год — вернее, год без трех дней, — прежде чем Эмили вернулась к отцу, все еще не терявшему надежды. Было уже довольно поздно — по крайней мере, для этого дома — около половины десятого, когда старик Вестон, проверявший счета, услышал негромкий стук в дверь. Мэри Уильямс, служанка, уже с полчаса, как лежала в постели, и Вестону пришлось самому идти в лавку, где он неторопливо поднял засов, снял цепь и отпер дверь. Свечу он оставил на прилавке. В темноте ему не удалось рассмотреть женщину, стоявшую на пороге, тогда он взал свечу, поднял ее и уставился на посетительницу. Перед ним была женщина в дорогих шелках и мехах, и он не узнал ее.
— Кто вы? — спросил старик. — Чему обязан удовольствию служить
Женщина подняла вуаль.
— Папа! — воскликнула ома. — Неужели ты не узнаешь свою дочь? Я же Эмили.
— Но и тогда, — рассказывал впоследствии старик, — я не сразу узнал ее. На ней все было такое красивое, жемчуга и бриллианты, и я никак не мог поверить, что вижу мою Эмили. Но потом она улыбнулась мне, и я узнал ее, позвал в дом, зажег еще одну свечу и принялся задавать ей вопросы, какие приходили мне в голову. А она отвечала лишь: «Подожди немного, папа, подожди немного. Я обо всем тебе расскажу, но мне пришлось проделать долгий путь, и я очень устала».
Сэмюэль Вестон был вне себя от счастья. Он был так взволнован, судя по его словам, что не мог найти себе места. Он «не мог поверить», что дочь вернулась к нему, и настоял на том, чтобы пойти к соседям и своим старым друзьям, мистеру и миссис Дейлс, которые жили через дом от него. Судя по его словам, он стал стучать в окно их спальни и в конце концов разбудил мистера Дейлса, после чего сказал, чтобы он с женой немедленно шли к нему, потому что вернулась Эмили. Соседи пришли не сразу, все еще одурманенные сном, «не в себе», как они вспоминали; мистер Вестон же откупорил бутылку самого старого хереса, который держал для особых случаев, и друзья засиделись далеко за полночь. Когда гости ушли, мистер Вестон проводил свою дочь до ее спальни и поцеловал в лоб, пожелав спокойной ночи. Она обещала обо всем рассказать утром.
Теперь кажется странным то, что мистер Вестон разбудил Дейлсов, но не разбудил служанку. Однако, что было, то было. Наутро, когда старик спустился к завтраку, он увидел, что стол накрыт, как всегда, на одного.
— Что это ты, Мэри? — удивился он. — Разве не знаешь, что Эмили вернулась? Накрой для нее тоже и скажи ей, что завтрак готов.
Старая Мэри Уильямс вскрикнула и упала без чувств, а мистер Вестон побежал вверх по лестнице и стал стучать в дверь Эмили. Ответа не было, тогда он вошел в комнату, но она оказалась пустой. И постель не была смята. Больше Эмили Вестон никто не видел. И вот что странно. Дейлсы, те люди, которых разбудил мистер Вестон, заявили, будто отлично помнят, что старик не упоминал имени своей дочери. Он якобы сказал: «У меня там кое-кто, кого вы будете рады повидать». Точно они не помнили, зато помнили, как сидели за столом вместе с богато одетой красавицей, которая была очень милой и рассказывала о далекой дивной стране, откуда она приехала. Однако им и в голову не приходило, что это может быть Эмили Вестон, хотя, как сказала миссис Дейлс: «Она была похожа на Эмили».
Вот и все. Объяснение этому есть, но я оставляю его на усмотрение искушенного читателя.
The Strange Case of Emily Weston
Тайна Хайбери
Когда Томас Пинч и его сестра Рут после неприятной перепалки с медных дел мастером в Кэмбервиле отправились в джунгли Лондона на поиски жилья, Том предложил начать с Айлингтона. Незачем говорить, что он не имел ни малейшего представления об Айлингтоне, как и обо всех других районах Лондона. Однако давным-давно услышанная фраза вспыхнула в мозгу Тома неожиданным искушением.
— Его когда-то называли Веселым Айлингтоном, — сказал Том. — Почему бы ему и теперь не быть веселым? А вдруг он таким и остался? А?
— Если там не очень дорого, — отозвалась Рут.
— Ну конечно же, если не слишком дорого, — согласился Том. — Кстати, где этотАйлингтон? Лучше нам ничего не придумать. Пошли.
Насколько мне помнится, особого веселья они в Айлингтоне, обнаружили, зато нашли две спальни и гостиную с тремя углами, которые их вполне устроили. Увы, Том Пинч оказался в Айлингтоне немного поздновато; в точности как я в 1881 году: отправился в таверну на Флинт-стрит, чтобы встретиться там с самыми умными людьми города, — увы, это надо было делать раньше. Когда-то Айлингтон славился своими развлечениями, элем в бутылках и кеглями, кексами, сладким кремом, тушеным черносливом и так далее; и так было до семнадцатого-восемнадцатого веков. Сто шестьдесят лет назад один вечер в айлингтонской таверне был особенно веселым, правда, это веселье неотделимо от таинственного и ужасного преступления — убийства Томаса Дженкинса, ушедшего на покой торговца из Энфилд-Уош. В ночь на двадцать третье сентября 1765 года его тело было обнаружено в луже крови на поле вблизи Хайбери. У бедняги от уха до уха было перерезано горло, как заявили двое мужчин, которые его нашли. Что до этих мужчин, Томаса Брауна и Ричарда Стэпла, живших в вонючем лабиринте улиц между Холборном и Кларкенвеллом, боюсь, они не были законопослушными гражданами. Их знали на Бау-стрит, да и в пивной «Белл», где собирались такие же, как они. В их рассказах были и грабежи на дорогах и воровство, и не один раз по ним плакала виселица. Не стоит особенно любопытствовать на тот счет, что эти двое делали на Хайбери-Филдс в десять часов темного сентябрьского вечера. Мистер Томас Браун рассказал об испытанном его другом и им самим ужасе, когда они споткнулись о мертвого человека.