Иначе не выжить

Ковалев Анатолий Евгеньевич

– Слушаю вас, – сказал он по привычке. Ему не ответили. – Алло! Вас не слышно! Перезвоните!

Положил трубку. Подождал минуты две. Больше его не беспокоили.

Федор уже собрался возвратиться в свою незапертую «тюрьму», как вдруг в голову пришла простая, почти гениальная мысль: «А я ведь могу позвонить Балуеву! И что скажу? Бежать что-то не хочется. Изумруды здесь, но искать их лень?»

И все-таки он набрал номер начальника, но тот не подошел к телефону.

«Наверно, уже спит», – решил пленник и побрел в детскую.

Машина резко вывернула из-за

угла и осветила фарами двор. Алиса чуть не угодила в их гибельный свет. Она бросила сигарету, вжалась в подъездную дверь и негромко позвала:

– Бимка!

Машина остановилась. Из нее никто не вышел, будто сидящие внутри тянули жребии – кому мокнуть под дождем, а кому потягивать из банки виски с пепси.

Дождь усилился. Бимка уткнулась мохнатой мордой в коленку Алисы.

* * *

Светлана сказала ей: «Спокойной ночи, мамочка!» – поцеловала в лоб, погасила свет и, прикрыв дверь поплотней, вернулась в кухню.

Пока мыла посуду, слезы капали сами собой. Зачем устроила матери эту безобразную сцену? Она летела к дочке за тридевять земель, а дочка – на тебе, отблагодарила!

Давно они не поднимали щекотливого вопроса Све-тиного происхождения. В детстве мама говорила, что отец умер, но почему-то в доме не оказалось ни одной его фотокарточки. Нет, одна – смешно вспомнить! – все-таки была: мама всучила ей в отцы мужчину с вытянутым, лошадиным лицом и красивыми, выразительными глазами. Глаза действительно были как у нее! Но, когда подросла, обнаружила точно такой же портрет в библиотечной книге – поэт Борис Пастернак! Умер года за три до Светиного рождения!

– Что же ты меня не Борисовной назвала?! – возмутилась тогда девочка и долго еще язвила по этому поводу.

Мать замкнулась. На очередные расспросы об отце неизменно отвечала:

«Ни о чем меня не спрашивай!»

Попытки разговорить на этот счет бабушку оказались еще безрезультатной. Она только отмахивалась от внучки, лицо ее становилось непроницаемым. Однако кое-что из бабушки вытянуть удалось. Та хоть объяснила загадку происхождения Светиного отчества. Оказалось, Василием звали бабушкиного брата, погибшего в сорок третьем на Курской дуге. В его честь и дали ей отчество. Вот такой ненавязчивый инцест получился!

Тайна раскрылась сама собой, как сама собой наступает зрелость. В десятом классе Светлана втайне от матери сделала аборт. Операция происходила на бабушкиной квартире, и оперировала бабушкина лучшая подруга, имевшая к гинекологии такое же отношение, как поэт Борис Пастернак к Светиному происхождению. Не обошлось без вызова «скорой помощи» и нового хирургического вмешательства.

«Детей не будет», – вынес свой приговор доктор. Татьяна Витальевна опустилась на обшарпанный стул в его кабинете и тихо заплакала.

Все открылось в тот же вечер, когда Светлану привезли из больницы домой. Татьяна Витальевна не отходила от нее ни на шаг – боялась, что дочь что-нибудь с собой сделает. Слишком тяжело ей далась первая любовь.

Мать поставила перед Светиной кроватью табуретку, чтобы та не вставала. Принесла чай с ее любимым

облепиховым вареньем. Но дочь не притронулась к чаю. Лежала и смотрела в потолок. Под потолком первый майский комар радостно вытанцовывал свою комариную тарантеллу. Раньше Света обязательно бы дождалась, когда он отпляшется, и подбросила бы вверх диванную подушку, пришмякнув танцора к потолку. Теперь ей было все равно.

Мать вздохнула и, выходя из комнаты, обронила:

– Все-таки она добилась своего!

«Не надо! Не надо вспоминать!» – умоляла себя Светлана Васильевна. Она вытерла руки, открыла форточку, закурила, сделала глоток холодного черного кофе, оставшегося от ужина. Из окна тянуло сыростью. Ночь выдалась мрачная.

Тогда Татьяна Витальевна точно так же сидела на кухне, уставившись невидящим взглядом в окно, допивая остатки холодного чая. Света, как привидение, возникла в проеме двери, бледная, босиком и в ночной рубашке.

– Ты о ком говорила сейчас? – Она тяжело дышала и сверлила мать глазами. – Ты о ком, мама? О бабушке?

– Не стой босиком! – приказала мать и уже помягче добавила:

– Неси свой чай. Попьем на кухне.

С одной стороны, Татьяна Витальевна радовалась, что таким простым способом вывела дочь из депрессии: та вызвалась сама приготовить свежую заварку и даже попросила печенья.

С другой стороны, она боялась, что, узнав правду. Света впадет в еще большее уныние и надолго замкнется в себе. Но, как говорится, клин клином вышибают, и Татьяна Витальевна пошла на этот риск.

– Бабушка и меня уговаривала сделать аборт, – призналась она.

– Предлагала убить меня? – Девушка широко раскрыла свои пастернаковские глаза.

– Зачем ты так?

– А как? Разве я не убийца?

Света отвернулась, больно закусила нижнюю губу, но сдержалась. Сколько можно ныть? У мамы сердце не железное. Ей здорово досталось за эти дни. Еще в больнице, держа дочь за руку, мать сквозь слезы произнесла:

«Зачем ты скрыла от меня? Разве я тебе чужая?» От последнего слова сильно сжалось сердце. «Чужая»! Да никого роднее не было у нее! Потому и скрыла свой позор, чтобы не расстраивать, чтобы низко не пасть в глазах самого любимого человека!

Мать снова вздохнула, но ничего не ответила на ее страшный вопрос.

– Когда я родила тебя, – продолжала Татьяна Витальевна, – бабушка меня знать не захотела и выгнала нас с тобой из дома. Мы жили у моей тетки, ютились в крохотной комнатушке.

Ту полунищенскую жизнь у другой бабушки Светлана помнила смутно, обрывками. В основном бесконечные мамины слезы. Потом на трудовые малярские деньги мама построила кооперативную квартиру. Этот счастливый переезд в новое жилище Света запомнила навсегда. Ей было семь лет. Мебелью они еще не обзавелись. Мама спала на полу, а Света на скрипучей раскладушке. Раскладушка была до того старой, что подстилка уже рвалась, и девочка часто просыпалась от того, что ноги у нее свисали на пол. Мама каждый вечер перед сном латала дыры и просила поменьше ворочаться, но Света спала беспокойно, и все повторялось сначала.