Иначе жить не стоит
Шрифт:
— Да я же шахтер с Кадиевки, — сказал Сидорчук, улыбаясь безбрежной улыбкой и по-украински мягко, с придыханием выговаривая «д» и «г». — Умирающая профессия — коногон! Отслужил срочную — и вот подался до вас. Большая охота поглядеть на эту самую подземную газификацию.
Затем он рассказал, сидя в дубовой роще напротив Катенина:
— До службы я больше гулять любил, а в армии читать приохотился. И так меня забрало — что, да как, да почему. И вот у Ленина наткнулся на ту статью. Название заинтересовало — «Одна из великих побед техники». Взялся читать — так то ж о нас, о шахтерах!
— В газетах еще не было, — виновато сказал Катенин.
— Так ведь если судьба — найдешь! — воскликнул Сидорчук. — Демобилизовался, приехал домой — ну, конечно, гуляю. Завернул с хлопцами на вокзал до буфету. А там этакий длинноногий дядько шумит, ну, прямо мать в перемать: «Сегодня чтоб отгрузить, иначе голова с плеч!» И конечно, угощает того подрядчика или агента — не знаю. Я спрашиваю хлопцев — хто такий? «Да ну его, говорят, скаженный, мотается по Донбассу и хватает, что худо лежит, — для какой-то подземной газификации…» Догулял я недельку, раз уж начал — ну и подался до вас.
С подземной газификацией он был как бы накоротке, ему казалось естественным — раз дело великое, значит, должно быть сделано, а поскольку он сам демобилизовался — тут ему и быть, где ж еще!
Он уже успел осмотреть строительство и нашел себе работу по душе — прибился к проходчикам, хотя и сказал о методе проходки:
— Тю-ю! Кустари-одиночки. Девятнадцатый век!
Его уже все знали. Девушки-маляры скалили зубы и задевали его, когда он проходил мимо, а Ваня Сидорчук добродушно отмахивался:
— Но-но, знай малюй!
И улыбался Катенину — что делать, липнут ко мне девчата…
С того дня Катенин искал среди работающих вздернутый нос и голубую футболку Вани Сидорчука.
Через несколько дней приехал Алымов.
Вместе с Алымовым прибыл компрессор — Алымов перегрузил его на станции и сам примчался на подножке грузовика.
— Вырвал с бою! — рассказывал он Катенину, когда сели пить чай. — На железной дороге — саботажники, пустили малой скоростью. Я влез на тормозную площадку, на каждой станции — к начальнику, накричался — аж охрип! Зато компрессор тут.
Катенин глядел на него восхищенно и благодарно.
— Олесова будем снимать, — продолжал рассказывать Алымов, с блюдца жадно потягивая чай. — Не годится он — размазня! Говорил с Бурминым, убедил. Только Бурмин тяжеловат на подъем, недаром «мамонтом» зовут — пока раскачается!
Катенин нередко досадовал на Олесова — не конкретен, мягок, плохой организатор. Но, как все люди, видавшие на своем веку много начальников, он боялся перемен: недостатки Олесова известны, как воздействовать на него — изучено, а человек порядочный, доброжелательный. Поди знай, кого назначат на его место!
—
— Прогадаем, если выжидать станем. Знаете, кто метит на это кресло? Стадник!
Катенин припомнил неудобные вопросы Стадника, его недоверие к методу взрывов. Но это были недостойные, мелкие соображения, и Катенин отогнал их. Стадник — энергичный работник, преданный идее подземной газификации. Как он говорил в тот вечер, на банкете: «Я хочу ее увидеть, понимаешь?..»
— Отпустят его из наркомата?
Алымов бешено сверкнул глазами.
— Отпустят — да только не туда! У него губа не дура! Кто он такой? Десятая спица в колеснице. А тут — сам себе начальник, слава, ордена! Я про него кое-что узнал. Приемный сын дьякона — вот он кто. Хоть и был у него батько бедняком и солдатом империалистической войны, а рос — у дьякона. На шахту пошел, когда дьякона прижали. В партию пробрался, а там и в руководящие кадры! Ну, ничего. Я уже меры принял.
Катенин побледнел. Ему стало страшно и стыдно.
— Что насупились? — усмехнулся Алымов и налил еще чаю себе и Катенину. — Не задуряйте свою голову. Это не ваша забота. Ваша забота — провести опыт и победить.
— Мне кажется, Стадник человек честный, — запинаясь, возразил Катенин. — Он, в общем-то, наш большой доброжелатель. Правда, кое-чего он не понимает… не принимает…
Алымов сжал вздрагивающую руку Катенина своими сильными, цепкими пальцами.
— Всеволод Сергеевич, ну что вы разволновались? Вы — талант, вы — технический ум, ваше дело — изобретать, а внешнюю политику оставьте мне. Такие люди, как вы, на все смотрят идеалистически, попросту говоря — наивно. А жизнь сложнее и грубее, мерзавцев побольше, чем идейных. Каждый рвет себе. Вы вот откровенничаете с профессорами — то не решено, это не получается. А вы знаете, что Граб уже внес в комиссию свое предложение — вариант вашего метода? Что Вадецкий вместе с Колокольниковым тишком разрабатывают свой проект и тянут Олесова в соавторы?
Катенин заволновался. И Граб, и Вадецкий — знающие, опытные люди, у них превосходные помощники, отлично оборудованные лаборатории, широкие возможности… Пока он тут кустарничает с несколькими молодыми инженерами, не имея ни лаборатории, ни свободных денег, пока он наивно доверяется экспертам-консультантам… они мотают на ус недостатки его проекта и полным ходом разрабатывают лучшие варианты?!
— А вы… Константин Павлович, вы видели их предложения?
Алымов встал и покровительственно потрепал Катенина по плечу.
— Доверьтесь мне, Всеволод Сергеевич. Я за вас — и не позволю ущемить ваши интересы. Ни Олесов, ни Стадник не смогут нам пакостить — это уж будьте уверены.
Он налил себе еще чаю и, стоя, жадно выпил. Глаза его лихорадочно сверкали из-под набрякших век.
Катенин сидел ссутулившись. Снаружи доносились оживленные голоса — монтажники с Федей Голь влюбленно ходили вокруг компрессора и обсуждали, как лучше организовать монтаж и наладку. Повизгивал пневматический молот — в шахте дошли до твердых пород и начали дробить их. Жужжал сварочный аппарат — сваривают швы на газоотводящей трубе. Девушка-маляр выкрикивала частушку: