Инамората
Шрифт:
Я не обращал внимания на недовольные замечания моих коллег («Кто это там распелся? Этот Финч что, совсем выжил из ума?») и продолжал горланить:
Джимми просто рот разинул, увидев девушку, ИНедостаток таланта я с лихвой восполнял энтузиазмом и, когда добрался до припева, голос мой уже не дрожал. Мне даже стало это нравиться:
К-к-кэти, прекрасная Кэти! Тебя одну я обож-ж-ж-аю. Когда луна взойдет над хлевом, Я буду ждать тебя у двери кухни!И тут я с удивлением услышал, как чей-то голос подхватил мелодию, — Флинн! Пел он еще хуже, чем я, но вместе мы разделались со вторым куплетом, где сгорающий от страсти заика объясняется в любви перед тем, как его отряд отправится за море, во Францию.
Затем к нам присоединился Ричардсон. Песня зазвучала громче, и наш маленький хор стал такой силой, что в конце концов не удержался Фокс, и наше трио превратилось в квартет:
Джимми решил попробовать Заставить плясать самого кайзера Под мелодию о серебряной луне, Которую они услышали в далекой Франции.Я до сих пор не знаю, что подтолкнуло меня запеть в ту ночь, а тем паче почему Фокс, Флинн и Ричардсон, преодолев свою враждебность, вдруг присоединились ко мне. Думаю, мы поступили так от отчаяния, а также из стремления сохранить в этой нелепой ситуации остатки собственного достоинства. Вот мы, серьезные взрослые мужчины, сидели в темноте, держась за руки. Что еще нам оставалось? Только запеть.
К-к-кэти, прекрасная Кэти! Тебя одну я обож-ж-ж-аю. Когда луна взойдет над хлевом, Я буду ждать тебя у двери кухни!Когда мы допели до конца, Кроули принялся аплодировать, а потом рассмеялся, да так заразительно, что и мы, не удержавшись, последовали его примеру. Мы смеялись, забыв нашу неприязнь друг к другу, и я не сразу сообразил, что мы все еще держимся за руки и, значит, Кроули хлопать не мог.
— Браво! — произнес в темноте знакомый голос.
— Уолтер!
Дрожь пробежала по нашему кругу.
— Мы уж и не ждали, что ты объявишься, — сообщил Кроули.
— Чтобы я пропустил дебют «Придурков из «Сайентифик американ»?
— Неужели мы так плохо пели? — спросил Ричардсон.
— Наоборот! Вы стали бы главной приманкой на Бродвее — конечно, если бы еще вырядились в смокинги с блестками.
— Мы рады, что ты вернулся, — сказал радушно Кроули. — Мы решили, что ты с нами уже распрощался.
— Нет, я как раз за этим пришел.
— За чем?
— Попрощаться.
Мы
— Но куда ты уходишь?
— На запад.
— Что ты хочешь там увидеть?
— Горы, — ответил Уолтер. — Или скорее то, что по ту сторону гор.
На это раз вопрос задал Фокс:
— Вы думаете найти там Божественный град?
— Надеюсь, нет! Обидно будет проделать столь долгий путь, чтобы набрести на еще один скучный городишко. Нет, я хочу повстречать таких, как я. Может, я и кажусь этаким крепким орешком, но признаюсь вам, джентльмены: когда не с кем переброситься словом по вечерам, мне порой бывает очень одиноко.
— Но ведь ты можешь разговаривать с нами! — не утерпел Кроули.
— Это не то.
— Почему?
— Потому что никакой это не разговор.
— В чем же отличие?
— Во-первых, вы наняли женщину, которая все записывает.
— Только скажи, и она перестанет.
— Да, потому что нечего будет записывать.
В голосе Кроули послышались нотки отчаяния:
— Ты уходишь, потому что мы тебе наскучили?
— И поэтому тоже.
— Но ведь я мог бы пригласить других людей…
— Каких?
— Ну, поинтереснее. Писателей, художников.
— Ты не знаком ни с одним художником.
— Но я их отыщу, — уверял Кроули. — Мы устроим салон.
— Пожалуй, обстановка здесь больше подходит для мертвецкой.
— Мы все изменим.
— Не горячись, Кроули.
— Хочешь, я приглашу кого-то по твоему выбору?
— Нет.
— А как насчет гомосексуалистов?
— Прощай, Кроули.
— Подожди! — закричал шурин Уолтера, вцепившись в мою левую руку с такой силой, что я вздрогнул. — Ты не можешь так уйти. Разве ты не видишь, Уолтер? Ты привлек внимание публики. Тысячи людей ждут, что ты скажешь… Миллионы.
— Меня волнует один-единственый человек, — произнес Уолтер тихо.
— Мина? — прервал я свое молчание.
— Не смог бы ты передать ей весточку от меня, приятель?
— Она расстроится.
— То, что я скажу, поможет успокоить боль.
Я согласился, и, помолчав немного, он заговорил вновь.
— Сначала скажи моей сестре, что я люблю ее и буду ужасно скучать без нее. Она не поймет, почему я решил уйти, так что можешь не говорить с ней об этом, просто передай, что меня позвали, или лучше — что я был призван. Да, так это звучит более метафорично.
— Я не стану ей лгать ради тебя.
— Вот как, — проговорил он разочарованно. — А, пожалуй, ты прав, парень. Она все равно догадается, что это неправда, и только станет сердиться на нас обоих. Тогда попробуй утешить ее вот чем, это-то, по крайней мере, правда: я бы не ушел, если бы Мина не доказала мне, что не нуждается больше в моей опеке… — Он запнулся, а потом продолжил: — У тебя есть младшие братья или сестры, парень?
— Я единственный ребенок.
— Плохо, — пробормотал он, а потом добавил с сожалением: — Вот я смотрю сейчас на Мину и все еще представляю себе девочку-бесенка с косичками, которая готова выскочить замуж за любого из моих приятелей из Академии в Джермантауне. Удивительно, но она так и поступила, я хочу сказать, выскочила-таки замуж. И не менее удивительно, что эта маленькая девочка станет матерью.