Иная сила
Шрифт:
Оба понимая, что больше от старика ничего не добьешься, рыцари поднялись и молча покинули келью. Спиной фон Штраубе ощущал, что бельма старца нацелены именно на него, но вот что, что было там, в глуби, за этими бельмами, увы, не ведал никто.
— Поедемте-ка, сын мой, ко мне и попробуем еще раз все взвесить и обсудить, — выйдя из дома и садясь в карету, сказал комтур.
Глава V
Комтур представляет свою диспозицию, а фон Штраубе узнаёт нечто новое о скрытой жизни той империи,
— Ну, и что вы скажете, сын мой? — спросил комтур, усаживая фон Штраубе за стол. — Однако погодите. Вы все еще, я вижу, сильно взволнованы происшедшим, а излишнее волнение всегда толкает к слишком поспешным выводам. Полагаю, вам необходимо выпить немного вина, это успокаивает. Вы сами знаете, я не поощряю подобное среди рыцарей Ордена, но в вашем случае вижу в том необходимость. Заодно и разделите со мной трапезу.
Граф хлопнул в ладоши, тут же появился его немой слуга Антонио (а нем тот был после того, как лет сорок назад ему за какую-то провинность вырвали язык) и жестами, — хотя слуга был нем, но не глух, именно так Литта привык с ним изъясняться — дал ему распоряжение насчет напитков и трапезы. Фон Штраубе всегда поражало, сколь малозаметными были эти жесты и как безошибочно Антонио их понимал.
Вот и на этот раз все появилось на столе с быстротою необычайной. Лишь после того как граф понудил фон Штраубе сделать несколько глотков недурного в самом деле, очень крепкого, согревающего и душу, и тело вина, он снова приступил к беседе:
— Итак, сын мой, что вы скажете о поведении нашего отца Иеронима?
— Некоторые вещи опять же показались мне странными, — сказал барон, — однако я боюсь снова попасть впросак, как это вышло у меня с братьями Жаком и Пьером.
— И все же?.. А я снова, с вашего соизволения, выступлю в роли адвоката дьявола, чтобы не дать вашей фантазии завести вас слишком далеко. Итак?..
— Ну, во-первых, он, едва зайдя в дом, сразу отправился, как он говорит, на молитву.
— Отец Иероним всегда ходит на молитву именно в это время, — парировал граф.
— Да, — возразил фон Штраубе, — но католический храм был как раз на нашем пути, не доезжая его обители. Он мог там и выйти из кареты.
— И что же, тем самым он вызвал бы у вас меньше подозрений?
— Однако ему прежде зачем-то понадобилось появиться в своей келье, — продолжал фон Штраубе. — Вполне вероятственно, что он должен был там что-то взять.
— Например, свои любимые янтарные четки, — улыбнулся Литта. — Или…
— Или, к примеру, веревку, — вставил барон. — С веревкой-то он уж никак не мог появиться во дворце…
— Да… — Теперь граф в раздумье словно бы рассуждал сам с собой. — А каменную глыбу мог заранее спрятать где-то у твоего дома… Добраться мог, подхватив экипаж… Не стану даже спрашивать, как слепому удалось управиться с этой ловушкой, у него руки видят лучше, чем у иного глаза… Да и глыбу эту подтянуть на веревке под самый потолок… Я перед тем смотрел на худосочных наших любодеев Жака и Пьера и думал — какого труда им бы это стоило. А отцу Иерониму с его силищей такое — что пушинку поднять. Все вроде бы стройно, однако тут имеется весьма веское «но»…
— Я еще об одном хочу вам напомнить, — вклинился фон Штраубе. — Когда он вошел в келью, то вас каким-то образом тотчас узнал, а вот меня нет. Быть может, потому…
— …что считал вас уже мертвым? — закончил комтур
— О нет, никак невозможно, — согласился барон.
— Какие еще бывают причины? — продолжал рассуждать граф. — Скажем, ненависть. Какие чувства испытывал к вам отец Иероним?
— По-моему, он всегда любил меня, — вынужден был признаться фон Штраубе.
— Да, — кивнул комтур, — я того же мнения. Причем любил больше, чем кого-либо в Ордене. Так что ненависть отпадает. Что еще остается? Зависть? Быть может, он завидовал вашей Тайне, вашему высокому предназначению?
— Ровно наоборот, — проговорил фон Штраубе уже смущенно, ибо под давлением доводов графа начинал все более увероваться, что наводил напраслину на слепца. — Он больше, чем кто-либо другой, гордился принадлежностью моей Тайны к Ордену. Во время наших скитаний он оберегал меня от любой беды. Нет, это никак не он! Да как я, право, мог про него такое помыслить?!
Граф, однако, сказал:
— Не надо раскаиваться, сын мой. Раз уж мы стали на путь рассуждений, то любое предположение должно быть взвешено до конца. И это превосходно, что вы пришли к некоему выводу, опираясь не на одни только чувства, но и по здравым размышлениям. Пожалуй что, и я с вами соглашусь — отец Иероним тут ни при чем. И стало быть…
— Стало быть, мы в тупике, — сокрушенно вздохнул фон Штраубе.
— А вот здесь я с вами никак не согласен, — покачал головой Литта. — Мы вступили в лабиринт, а в нем каждый нащупанный и обозначенный тупик — это самая надежная веха на пути к выходу. Плутая, двигаясь покуда на ощупь, мы неуклонно приближаемся к нему, сын мой. Сей тупик обозначил только одно — что надо поискать несколько в стороне. До сих пор мы напоминали, как в той притче, глупца, который ищет потерянную вещь вблизи фонаря, словно лишь там она и могла потеряться. Точно так же мы искали злоумышленника среди орденских братьев, ибо все они для нас, можно сказать, под фонарем. Мы знаем о них почти все, знаем, за вычетом каких-то минут, что и когда они делали, знаем, что каждому из них ведомо устройство старинной орденской ловушки. Но отец Иероним совершенно справедливо сказал, что такое устройство могли изобрести и заново, как заново изобрели тот же порох через много веков после китайцев.
— Но — кто же тогда? — спросил фон Штраубе.
— А вот на этот вопрос, — сказал комтур, — мы найдем ответ не скоро, если найдем его вообще. Слишком огромен этот город. Посему вопрос должен быть задан иначе: не «кто», а «почему».
— И вы догадываетесь — почему?
— О, только предположения!
— Каковы же они?
— Мне почему-то кажется, что дело в неосторожных словах, которые вы произнесли в карете, — помните?
— Но в карете не было никого, кроме орденских братьев, — напомнил фон Штраубе.