Иная
Шрифт:
«Просто электричество отключили, — уговаривала я себя. — В шторм электроэнергию всегда отключают. Нет ничего особенного в том, чтоб остаться без электричества».
Я поползла в конец комнаты, расположенной дальше всех от двери, а в голове у меня вертелось: «Ничего особенного. Ничего особенного. Ничего».
— Мы рождаемся только раз.
Мае говорит, что это были мои первые слова в больнице. И она говорит, что в ответ спросила:
— Разве он не рассказывал тебе о реинкарнации?
Но
Тело мое окружал стопроцентный кислород, всасывающийся в кровь и ткани тела в концентрациях гораздо выше нормальных. Все это мне рассказывала во время третьей процедуры медсестра, медленно и четко произнося слова в подсоединенный к барокамере микрофон.
Когда вновь обрету способность соображать и говорить, подумалось мне, я задам сотни вопросов по поводу этого способа лечения. Я гадала, знает ли о нем пана. А вдруг кровь нам станет вовсе не нужна, если у нас дома будут собственные стеклянные гробы? Потом я задумалась, где наш дом.
— Глаза у нее открыты, — услышала я голос медсестры. — Она пытается что-то сказать.
А затем на той стороне палаты появилось мамино лицо.
Ее голубые глаза смотрели весело и устало.
— Не пытайся говорить сейчас, солнышко, — сказала она. — Просто дыши.
«Что случилось? — послала я ей мысль. — Где папа?»
«Был пожар», — начала она.
«Уж это-то я знаю!» — Если она видит слова, эти должны быть багровыми.
«Не язви, — откликнулась она. — Похоже, тебе полегчало».
Я открыла рот, но она сказала:
— Цыц. Твой отец жив.
В том, что мы называем «кино», доктор Ван Хельсинг делает заявление, которого вы не найдете в романе Брэма Стокера: «Сила вампира в том, что люди в него не верят».
Для многих вампиров это утверждение больше, чем любимый афоризм, — это ключевой догмат философии бессмертных. Несмотря на все доказательства противоположного, людям спокойнее изобретать самые запутанные теории, отрицающие наше существование, нежели признать тот факт, что мы делим с ними планету. Мы здесь и не собираемся никуда деваться.
Отец, восстанавливаясь после ожогов третьей степени, перенес трахеотомию и пересадку кожи, в которых вовсе не нуждался. Доктора не могли принять то, что видели их глаза: обнаруженный без сознания и сильно обгоревший в ревущем химическом пламени, он отделался минимальными повреждениями легких и кожи и стремительно выздоравливал. Однако его держали под наблюдением в реанимации и никого к нему не пускали.
День рождения я отпраздновала в больнице. Торт со свечками мне привезли на каталке.
В качестве подарка мне позволили
Он открыл глаза.
— Крылья бабочки? — недоверчиво произнес он.
Мы с мае рассмеялись, и он улыбнулся — своей настоящей улыбкой, а не ученой.
— С днем рождения, — мягко сказал он. — Фейерверк состоялся несколько преждевременно.
Я старалась не задавать вопросов, но мозг все равно их генерировал.
— Не знаю, — ответил он, когда я спросила: «Кто устроил пожар?»
— Не знаю, — повторил он, когда я спросила: «Кто нас спас?»
— Ну, на этот вопрос нетрудно ответить, — сказала мае. — Я. С помощью лучшей пожарной команды Сиеста-Ки.
Мае ехала по I-4 под, как она выразилась, «ужасным дождем», когда получила мой первый «сигнал бедствия».
— Ты не могла дышать, — сказала она. — Это я поняла так же ясно, как если бы ты еще не родилась. — Она обернулась к отцу. — Помнишь тот раз, когда у нее ускорилось сердцебиение, и ты решил, что у нее внутриутробный стресс? А я сказала тебе, что нет, уж я бы знала, если бы это произошло.
— Не является ли идея о подобном знании в некотором роде штампом? — Тон мой был максимально невинен.
Она потерла глаза.
— Похоже, ты идешь на поправку.
Отец поднял было руку, но потом взглянул на прилепленную пластырем внутривенную иглу. Он подумал, не выдернуть ли ее, но мы с мамой дружно сказали:
— Нет!
— Ладно, — сказал он. — Иголка остается. Но только пока Сара рассказывает историю в линейной прогрессии, без тысячи лирических отступлений. Это возможно?
Она постаралась.
Прибыв в Сарасоту, мама обнаружила, что светофоры не работают и только редкие уличные фонари еще горят. Ее фургончик был единственным транспортным средством на дороге, и она пролетала перекрестки на полной скорости, чувствуя себя анархисткой.
Она извинилась за не относящееся к делу сравнение. Но ей всегда было интересно, каково было бы почувствовать себя анархисткой.
Когда она доехала до «Ксанаду» (отец покачал головой при упоминании этого названия), пламя, вырывающееся из квартиры номер тысяча двести тридцать пять, было видно с улицы. Лифты не работали, и в любом случае она знала, что дверь в кондоминиум заперта. Ключа у нее не было, равно как и мобильника, но она вспомнила, что видела пожарную часть на пересечении Миднайт-пасс и Бич-роуд. И поехала туда.
— Они сидели у себя на станции и смотрели метеоканал, — сказала она. — Около часа назад они уже потушили один пожар… — Она взглянула на отца. — Ладно, я не стану вам об этом рассказывать.