INFERNALIANA. Французская готическая проза XVIII–XIX веков
Шрифт:
Нежо склонил голову, не в силах вымолвить ни слова. Ему следовало благодарить, а он задыхался от бешенства. Если бы он мог, то убил бы взглядом всех этих людей, только что поделивших громадное состояние — иными словами, безмятежную праздность и счастливое будущее, к которым лишь его одного не допустили.
«Итак, — думал он, — вот моя судьба! Все та же гнусная работа, что была моим уделом в течение тридцати лет… пока руки смогут держать перо, глаза — различать цифры, а голова — производить подсчеты… а затем жалкий кусок хлеба на старости! Я только пешка в шахматной игре, я — ноль, у которого нет иной функции, как
И ему не приходило в голову, что всего лишь полгода назад нынешняя жизнь показалась бы ему раем!
Когда нотариус записал все, что ему продиктовали, на стол подали легкий ужин. Разговор продолжался, но уже не в таком серьезном тоне. Луиза собственноручно поднесла дядюшке шербету и начала всячески к нему ласкаться. Она понимала, что из всех присутствующих ему досталась самая малая толика счастья. Ей, однако, не удалось прогнать мрачное выражение с его лица, и тогда она шепнула ему на ухо:
— Мы вас будем очень любить, дядя! Если вам станет скучно здесь, вы приедете в нам в Бостон. Ведь правда, Шарль?
Молодой человек, угадав, о чем идет речь, поспешил выразить самые нежные чувства обездоленному дядюшке, но Нежо резко поднялся с места, поскольку был не в состоянии ответить. Его душили мучительные страсти. Потоптавшись в гостиной, он вышел. В душе его был подлинный ад.
При расставании было решено, что Шарль на время эпидемии в последний раз до свадьбы съездит в Бостон. Сестра мадам Нежо предложила Луизе отправиться в загородный дом на одном из островков в устье Миссисипи — говорили, что в тех местах можно было почти не опасаться желтой лихорадки.
Несмотря на уговоры Шарля Муатесье, к этой мысли склонились не сразу. Матери не хотелось расставаться с дочерью даже на мгновение, а Луиза не желала покидать дом в тот момент, когда краткое прощание могло превратиться в вечную разлуку.
Условившись принять решение на следующий день, члены семьи разошлись по своим комнатам.
Нежо заперся на ключ. Он метался в спальне так, будто его преследовали демоны. Прежде он и не подозревал, что сердце человека может быть ареной столь ожесточенной борьбы. Он чувствовал, как в мозгу его вихрем проносятся самые противоречивые устремления, сталкиваясь и изгоняя друг друга. Ему казалось, что некий могучий ураган, похожий на тропические ливни, уносит его прочь от прежних незыблемых основ. Нежо-бухгалтер, равно как и Нежо — прожигатель жизни, никогда не задавался вопросом, что такое совесть, эта неведомая сила, восставшая на борьбу с исступленными страстями.
Кто породил ее? Откуда взялся этот несносный тиран? Надо ли подчиниться ему, преодолев самого себя, пусть даже речь идет о собственной жизни? Или же, напротив, отбросить недостойные сомнения и вцепиться в свое счастье — хотя бы для этого пришлось совершить преступление?
Была полночь; в доме все спали — все, кроме бухгалтера, который не мог обрести покой.
Он вышел из комнаты, ибо стал задыхаться в ней. Словно бесприютная душа, начал
Двери из плетеных циновок открывались и закрывались бесшумно; густой ковер заглушал шаги. Нежо слышал только свое тяжелое прерывистое дыхание, но даже это его пугало — он предпочел бы не дышать, чтобы в душу проникла царившая вокруг безмятежность.
Все было тщетно. Напротив, чем больше думал он о реальном положении вещей — о Луизе, ее матери, обоих приказчиках и Шарле Муатесье, — тем сильнее клокотала в нем ярость. В какой-то момент он почти потерял способность владеть собой: сам не сознавая, что делает, он тихонько приподнял портьеру, закрывавшую вход в покои племянницы. Через стеклянную дверь с муслиновой занавеской он увидел слабый, словно отблеск опала в тумане, свет ночника.
Взор его невольно устремился к этому огоньку. Мало-помалу он стал различать в темноте предметы — сначала столик, на котором стояла лампа, затем кровать Луизы, потом распятие из эбенового дерева, черневшее на фоне белого полога… И наконец, увидел спящую девушку — она улыбалась во сне, словно ребенок.
Сколько простоял он здесь, не в силах отойти, будто ноги его приросли к ковру? Какие безумные мысли, какие гнусные планы возникли в его мозгу?
Никто не смог бы ответить, ибо время не подчиняется при этом заурядному ходу часов.
Внезапно чья-то рука опустилась ему на плечо.
— Что с вами, братец? — спросила вдова, пристально глядя на него.
Он побледнел, пошатнулся, попятился, уставясь на невестку безумным взором, словно увидел призрак…
— Я… я… я смотрел на нее, — пролепетал он.
— Так вы страдаете бессонницей, братец?
Несчастному казалось, будто он стал жертвой кошмара. Ухватившись за стену, он бормотал что-то нечленораздельное.
Мадам Нежо позвонила. Появились двое слуг.
— Отведите моего деверя в спальню, — сказала она, — и вызовите врача. У него жар.
На следующий день мадам Нежо отвезла Луизу к тетке.
Прописанная врачом микстура, вероятно, оказала свое действие, ибо бухгалтер появился на рабочем месте в установленный час. Ноден и Менар отметили даже, что никогда еще он не проявлял большего рвения.
А Нежо стремился понять наконец, как обстоят дела в компании и насколько успешно продвигается ликвидация. В течение нескольких дней он просматривал старые книги, поднимал прежние счета, составлял балансы и делал репорты, причем трудился с невиданным усердием. Это никого не обеспокоило; в отношениях же его с вдовой брата внешне не произошло никаких перемен.
Между тем время шло. Эпидемия опустошила город, но в доме Нежо никто не заболел. Вдова, оба приказчика и бухгалтер жили в полном согласии: днем занимались поставками и расчетами, вечером же отправлялись гулять по набережной.
Но никогда еще за видимой безмятежностью не скрывалось столько ужасных страстей, несущих угрозу будущему.
Видя, с одной стороны, как мадам Нежо обходит склады, отдает распоряжения и решает все проблемы с присущей ей спокойной уверенностью, как садится в свое кожаное кресло рядом с приказчиками, а с другой стороны — как этот бухгалтер, согнувшись над конторкой, листает гроссбух, щелкает костяшками счетов или чинит перо, никто, конечно, не угадал бы, кому из этих двоих страстно хочется уничтожить другого, хотя бы и ценой вечного проклятия.