Инферно. Последние дни

Вестерфельд Скотт

«Безумие против здравомыслия». Вот оно, название группы, которое подходит нам как облегающая руку перчатка.

По улице вытянулись тени раннего утра, по асфальту рассыпались пятна солнечного света, пробивающегося сквозь листья, пляшущие под ветерком. Я кралась мимо гор мусора, пытаясь не вслушиваться в копошение тварей внутри его и жалея, что обладаю Тадж-Махалом слуха. Ни одного человека не было на улице — и даже ни одной завалящей собаки. Только время от времени вспыхивали красным глаза котов, наблюдающих за мной с запущенных передних дворов.

Ключ от двери лежал там, где, по словам Мин,

ее мама держит его, под железным скребком для чистки обуви рядом с дверью. Он был грязный и испачкал мне пальцы красно-коричневой ржавчиной, когда я попыталась отчистить его. Однако он гладко вошел в замок, который с негромким щелчком открылся.

Дверь распахнулась; я оказалась в обществе молчаливых черепов.

Я двигалась в темноте медленно и осторожно, прислушиваясь к каждому звуку, издаваемому деревянными досками пола. По словам Минервы, ее родители ужасные сони, а о младшем брате, Максе, можно не беспокоиться. Я надеялась, что Мин уже встала и оделась, а не находится в недрах ночного кошмара, который может заставить ее вскрикнуть, когда я открою дверь.

По лестнице я тоже поднималась медленно, наступая фехтовальными туфлями с мягкими подошвами на боковые края ступеней, а не на середину, которая скорее заскрипела бы. Еще ребенком я как-то проснулась посреди ночи и принялась по очереди нажимать на все клавиши нашего детского рояля, причем делала это так осторожно, что молоточки не касались струн, и ни одна из них не издала ни звука. Тот, кто способен на такое, может делать многое, не разбудив взрослых.

Дом вокруг меня потрескивал и поскрипывал, словно нуждающийся в настройке огромный старый инструмент. Я прошла мимо всех этих странным образом украшенных распятий, мимо комнаты родителей Мин — медленные, осторожные шаги несли меня все ближе к ее двери. Глядя на запирающий ее тяжелый скользящий засов, я внезапно испытала острое нежелание прикасаться к вырезанным на нем символам: кошачьи глаза и сороконожки, черви на длинных, тонких ножках и с глазами и, конечно, снова черепа.

Сглотнув, когда пальцы сжали холодный металл, я медленно отодвинула засов, открыла дверь и проскользнула внутрь.

Минерва все еще под одеялом, все еще спит.

— Мин! — прошептала я.

И тут на шею сзади легла холодная рука.

10

«The Music» [29]

МИНЕРВА

Перл вся блестела и пахла страхом. В глазах у нее вспыхивали молнии — как у Зомби, если с силой скрести его против шерсти.

29

«Музыка».

Она что-то бессвязно залопотала, и я приложила палец к губам.

— Тс-с-с, Перл. Нельзя разбудить Максвелла.

— Господи, Мин! — прошипела она. — Ты так напугала меня, что я чуть не обделалась!

Я захихикала. Я хихикала уже полчаса, ожидая в углу и рассчитывая заставить ее подскочить. Это первое, чему болезнь научила меня: пугать людей забавно.

— Посмотри! — Я кивнула на изображающий меня сверток на постели. — Срабатывает, точно магия.

— Да, потрясающе.

Отдышавшись,

Перл оглядела меня сверху донизу, все еще полыхая глазами. Я надела черное платье для коктейлей и темные очки — наряд, более подходящий для субботнего вечера, чем для воскресного утра. Но это ощущалось просто фантастически — надеть нормальную одежду после всех этих месяцев в пижаме. Платье плотно облегало меня, обнимало меня. Четыре самых толстых ожерелья перепутались на груди, ногти были выкрашены черным.

Я потрясла головой, заставив зазвенеть серьги.

— Здорово, — прошептала она. — Смесь египетской принцессы и готики.

Я показала ей язык и подозвала Зомби. Он резво подбежал и прыгнул мне на руки.

— Пошли. Я хочу делать музыку.

Перл вытаращилась на меня, все еще испуганная.

— Не можешь же ты взять на репетицию кота, Мин!

— Знаю, глупая. — Я снова захихикала, поглаживая голову Зомби. — Он просто выйдет порезвиться.

Она нахмурилась.

— Но Лус говорит, что он не должен выходить наружу.

— Нельзя оставлять бедняжку Зомби здесь одного. Он почувствует себя таким несчастным. — Я надула губы, глядя ей в глаза. — Что, если он станет скрестись в дверь и выть? Может разбудить папу.

Перл сдвинула очки на переносицу; она всегда так делает, когда чувствует себя боссом.

— Лус с ума сойдет, если увидит его снаружи.

— Лус плохо относится к Зомби.

Я подтянула его еще ближе к себе и поцеловала в маленький треугольный лобик.

— Она будет еще хуже относиться ко мне, если догадается, что это я увезла тебя в Манхэттен.

— Не догадается. Все будет в порядке, Перл, мы подберем его, когда вернемся. — Я улыбнулась. — Он приходит на зов мамочки.

У нее перехватило дыхание. В последнее время зубы у меня стали остроконечные. Некоторые изменения продолжают происходить, чем бы Лус ни пичкала меня, чтобы остановить их.

— Просто удивительно, почему это безумие избавления от всего не затронуло Зомби, — пробормотала Перл. — Ты избавилась от своего бой-френда, от своей группы, от своего фотличного немецкого стерео и от меня — но не от этого глупого кота.

— Он не глупый.

Я развернула Зомби и заглянула ему в глаза. Он понимает. Многое понимает. Перл вытащила свой сотовый.

— Дерьмо, уже больше восьми тридцати. Как думаешь, нельзя тут поймать такси воскресным утром?

— Нигде нет такси. Папа говорит, что они больше не возят его с работы домой.

Перл выругалась себе под нос и закрыла глаза.

— Придется вызвать Элвиса, а иначе мы опоздаем. — Она посмотрела на меня, вся из себя такая серьезная. — Можешь вести себя нормально в его присутствии?

— Конечно, Перл. Нечего так беспокоиться.

— Уверена, что готова к этому?

Я снова показала в улыбке остроконечные зубы и повернулась к письменному столу.

— Смотри…

Я наклонилась, задула свечу, и дым пошел вверх. Запах сандалового дерева мгновенно сменился запахом пепла. Я протянула свободную руку и дернула за уголок ткани, которой было задрапировано зеркало. Бархат потек вниз, словно вода.

— Минерва! — прошипела Перл.

И вот оно, мое лицо, пойманное в ловушку рамы, но его вид не заставил меня кричать, или упасть в обморок, или выбросить Зомби в окно.