Информация

Сенчин Роман Валерьевич

Что еще? Квартира. Закончить кочевание по съемным и купить свою? Да, надо, сумма на ипотеку наберется… Даже если мои карты пробили – это, в общем, не очень страшно. Основные деньги в банковской ячейке.

Так, что еще можно изменить? С женой, конечно, развод. Буду считать, что это пробный брак. Сейчас такие браки психологи даже рекомендуют. Жаль только, что я так отреагировал на ее измену. Говна-пирога ведь, если здраво обдумать.

Как я написал в самом начале, первым чувством, когда прочитал это эсэмэс, была радость. В душе я давно был готов к разрыву. Но обида в тот момент оказалась сильнее, и из-за нее я оказался на обочине дороги обмороженный,

полуживой… Вывод: нельзя обижаться, ни на кого нельзя обижаться, нужно быть злым и готовым получить удар даже от самых близких людей…

Да, да, с Натальей разведусь однозначно. И буду жить один, свободно, буду жить не для кого-то и даже не для собственного, мелкого и частного удовольствия, а как-то более глубоко.

…Лет в семнадцать я был глубже, значительно глубже себя нынешнего. Узнавая мир, я многого от него хотел, предъявлял ему глобальные требования. И себе тоже. Я был уверен, что по-настоящему разумному человеку просто невозможно существовать так же, как большинство. Большинство я открыто называл зомби. Двигаются, работают, пихают в рот что-нибудь, что позволяет им двигаться и работать. Мыслительных процессов я у этого большинства не наблюдал… (Довольно частая позиция вступающего во взрослую жизнь вчерашнего подростка.)

Но кем я стал, к чему пришел к тридцати годам? Чем я отличаюсь от тех, кого называл зомби?… Я, как и все (как и большинство, скажем так), тоже стремлюсь побольше зарабатывать, вкуснее питаться, удобнее устраивать свой досуг, искать новые развлечения, научиться быстрее громить в компьютере вражеское государство или останавливать пуск атомной ракеты фашистами в трехмерном изображении… А когда-то мои цели и задачи были иными. Хотя бы на словах и в мечтах.

Я любил разговаривать о больших проблемах, любил удивлять, шокировать скучное большинство. За это, наверное, Наталья меня тогда и полюбила. По крайней мере, ей нравилось быть со мной, слушать меня, она старалась отзываться на мои мысли. Я ловил эти отзывы и вдохновлялся еще больше. (Вторая моя девушка, Вера, была равнодушней, для нее главным были танцы и мягкий секс после них.)

А теперь… За три года со мной Наталья ничего интересного и большого не услышала. Обычная жизнь обыкновенных людей. Клетки мозга тратятся на выбор продуктов в супермаркете, на размышления, стоит или не стоит смотреть такой-то фильм в кинотеатре, и на тому подобную бесконечную херь… И вот полюбовалась она на меня, на ту жизнь, которая ей уготована, и стала искать другого. Того, кто если и не станет говорить ей о большом, то уж точно будет это большое делать.

Я изо всех сил желал ей неудачи, надеялся, что она прибежит ко мне и будет просить прощения, и я не прощу. «Все, разводимся, – скажу сухо и четко. – Предала раз, предашь еще». Да развестись, разбежаться, забыть друг о друге. Слава богу, детей завести не успели.

Но все же я чувствовал долю своей вины в случившемся. Когда женщина видит, что ее мужчина успокоился, он перестает представлять для нее интерес… Кажется, нечто подобное пытался объяснить мне Руслан, когда я прибежал к нему в тот вечер…

И чем мне заняться, когда я останусь один? То есть – буду свободен. Конечно, займусь обустройством своей личной жизни. Квартира, машина, удобные и нужные вещи. Техника. Но я не об этом. Без чего-то большого даже самая обустроенная жизнь очень быстро превратится в отвратительную преснятину. Стопудово.

(Может быть, я был не прав, да, в сущности, и оказался не прав, но тогда, на кровати в одноместной палате, я

уверял себя, что иначе и быть не может, и искал в уме то большое, что придаст жизни смысл.)

В юности я увлекался французской литературой двадцатого века. Не литературой даже, а контркультурой, которая на некоторое время стала культурой. Пиком этого процесса стал шестьдесят восьмой год, о котором я собирал любые сведения. Даже папочку специальную завел для вырезок из газет и журналов, перечитывал их десятки раз. Покупал книги сюрреалистов, Селина, Сартра, Камю, долго гонялся за сборником материалов о ситуационизме… Все это в начале девяностых было еще редкостью…

Я увлекался этим периодом не просто так – в то время (а это был девяносто первый – девяносто третий годы) я был уверен, что и в России рванет молодежная революция наподобие парижского мая шестьдесят восьмого. И все политические, экономические кризисы это только подтверждали. Я ожидал ее, эту революцию, рассказывал о ней своим друзьям и знакомым, приводил в пример Францию, которая стала совсем другой после шестьдесят восьмого; я даже в меру сил старался приблизить ее.

В октябре девяносто третьего примчался в Москву на своей «Ниве», желая участвовать в массовых акциях, быть в авангарде, а вместо этого пришлось развозить по больницам пьяное быдло, не понимающее, за что его подстрелили возле «Останкино». «Я хотел поглядеть… Я ни при чем… Я просто…»

Тогда, в общем-то, и началось мое охлаждение к политике, к изменению общественной жизни; к книгам Сартра и прочих я обращался все реже. А окончательно все это забросил после президентских выборов девяносто шестого. Тогда стало ясно, что ничего не будет, никому больше не нужны перемены. Сотенка левачков вокруг Лимонова – не в счет. Да и они действовали осторожно; напоминали мне клапан в скороварке, при помощи которого выпускают пар, а не настоящих революционеров.

Именно после избрания на второй президентский срок никакого уже Ельцина молодежь наконец-то поняла, что надо зарабатывать и делать свою собственную жизнь. Делать жизнь по примитивной, но единственно возможной схеме. Альтернатив уже не было.

Я тоже стал жить, как большинство. Больше не мечтая о революциях, не пытаясь что-то изменить, даже не желая слишком быстро обогатиться. Слишком быстрых очень часто увозили тогда на кладбище… Я зарабатывал свои копеечки, когда их собиралось достаточно, тратил то с Натальей, то с Верой в более-менее пафосном кабаке. Я почти перестал читать, много времени проводил перед теликом или за компьютерными играми.

Когда Руслан пригласил меня в Москву, я слегка воспрянул духом. Взял с собой десяток любимых книг, перевозил их с одной квартиры на другую, но не открывал. Было не до них. Правда, в Москве я узнал о существовании Чака Паланика, Уэлша, Рота, Уэльбека. Их книги раздражали и провоцировали взбунтоваться против существующих, не очень старых, но уже незыблемых норм.

Бунт клокотал во мне, но не прорывался наружу. Я ходил по Москве, сидел на работе с непроницаемым лицом, а внутри был Американским психопатом – мысленно я убивал своих убогих коллег, разрывал на куски прохожих, насиловал тупых сучек и глотал человеческую кровь.

А потом, на похоронах одноклассника Жени (его убили во время борьбы за сеть мобильной связи «Волга-плюс»), я встретил Наталью. Мы вспоминали прошлое, грустили по нему и пришли к выводу, что тогда нам было лучше всего, и решили пожениться… Со второй бывшей подругой я давно потерял контакты и не искал путей их восстановить.