Ингвар и Ольха
Шрифт:
– Случилось что? – встревожилась ключница.
– Да так… Ему чудится, что в лесах стало многовато лазутчиков. Хочет узнать, чьих…
Зверята, широко улыбаясь, заспешила вниз на кухню. Асмунда в доме любили, заметила Ольха. Ингвар слишком угрюм, чем-то обозлен, а от Асмунда прямо идет животное тепло, все вокруг начинают улыбаться.
Гридень помог Асмунду в его комнате сбросить доспехи, кольчугу, рубашку. Ольха хотела уйти, неприлично девушке наблюдать, как мужчина ополаскивается, но Асмунд держался так по-отечески, что осталась у дверного косяка.
Асмунд шумно плескал из лохани воду в лицо,
Асмунд, не глядя, сорвал с крюка цветастый рушник, вытерся. Он двигался так, словно здесь и родился. В этом запущенном огромном тереме, как заметила Ольха, Асмунд чувствует себя как дома, знает, где и что лежит. Да и второй воевода, Рудый, как она заметила еще в прошлый раз, тоже здесь держался так, словно бывал и ночевал часто, хотя владения обоих воевод поблизости.
Она смотрела на Асмунда с жалостью. Неужто так одинок, что даже в этом запущенном и неухоженном доме чувствует себя лучше? Или же здесь что-то еще? Серьезнее?
– Вы с Рудым знаете Ингвара с детства, – сказала она. – Он и тогда был таким бешеным?
Асмунд отшвырнул рушник, рывком натянул сорочку. На Ольху смотрел с нескрываемым удивлением:
– Бешеным?..
– Ну да. Он лют как зверь.
– Ну, все мы бываем… Ингвар стремится успеть сделать то, ради чего погиб его отец.
Он зарычал, с удовольствием потряс могучими руками. Смыв пыль и грязь, он в самом деле выглядел моложе. Лицо его принадлежало человеку, который умеет жить долго, силы не беречь, расходовать жизнь направо и налево, но боги таких любят и даруют жизнь долгую и полную приключений.
– Поснедаешь со мной?
– Почему нет, – ответила она.
В нижней палате гридень молча и быстро поставил на стол зажаренного поросенка, Асмунд всегда начинал с него, принес для Ольхи широкое блюдо, там лапками кверху лежали коричневые тушки мелких птичек. По всей палате потек аромат хорошо зажаренного мяса, пахучих корней и листьев, пряных и жгучих. Коричневая с оранжевым корка еще пузырилась мелкими крупинками ароматного сока.
– Ты часто приезжаешь к нему? – поинтересовалась Ольха.
– Достаточно. Он чересчур одинок… Мы все одиноки, по правде сказать, но он переносит это слишком тяжело.
– Ингвар? – не поверила она.
– Не похоже?
– Очень, – призналась она. – Мне он кажется закованным не только в доспехи, но и в лед.
Она перехватила его быстрый взгляд, когда он думал, что она не смотрит. Неужели старый воевода жалеет не только Ингвара, но и ее?
Бедняга, подумал Асмунд невесело. Она в самом деле не для плена, не для такого замужества. Великие дела творит Олег, но и много мелких неправд случается. Не всякая птаха приживается в клетке. Даже в золотой. Иная счастлива, что не надо самой корм добывать, гнездо вить, а другая сперва перестает петь, потом хиреет, теряет перья, умирает. Есть птицы, рожденные только для воли. Ингвара угораздило поймать именно такую.
Да еще их вражда…
Надо понаблюдать за ними, напомнил он себе. Ингвар лишь кажется себе, да и другим, лютым и свирепым. Но для троих: для него, Рудого и князя – он останется тем ребенком, который так горько плакал по своей убитой матери. И нельзя, чтобы он плакал снова.
Из задумчивости его вывел негромкий голос над ухом:
– Питье подавать?
Асмунд с неудовольствием оглянулся на услужливого гридня:
– Так скоро? Сперва зайца, уже зажарился, я чую за версту, потом рыбу, затем блинчики с гусиной печенью, затем можешь и питье… Стой-стой, погоди! Перед питьем захвати с десяток рябчиков в малине…
Ольха не могла удержаться от улыбки:
– Я вижу, славянский обычай плотно покушать оказался заразителен? Даже для суровых русов?
– Русы, придя на ваши земли, – согласился Асмунд благодушно, – принимают и ваши обычаи… Не все, конечно, но многие нам по нраву. И поесть любите, и мужчины у вас могут брать столько жен, сколько прокормят. Это правильный обычай. Детей должен плодить сильный да отважный, а не то род людской переведется.
Она кивнула, довольная, сама подобное доказывала Ингвару, спросила с покровительственным пренебрежением:
– А у вас как?
– Хуже, – вздохнул он скорбно. – У нас как у иных зверей или птиц. Ну, лебедей, к примеру. Однажды и на всю жизнь. Это называется по любви.
Она помолчала, несколько сбитая с толку. Повторила нерешительно:
– По любви…
– Да, – бросил он невесело. – Но ведь любовь – это такая непрочная… и неверная вещь. Сегодня есть, а завтра уйдет. А то и в самом начале бывает одна видимость или обман с чьей-то стороны. А когда по-вашему, когда здоровый да сильный мужчина берет три или пять жен, то это племени на пользу. Дети от такого быка пойдут здоровые! А слабый да трусливый вовсе уйдет, не оставив потомства.
Она произнесла нерешительно:
– Вот видишь…
– У вас этот обычай лучше, – согласился он. – Потому наши дружинники охотно отступают от наших законов в пользу вашего. Русы любят учиться и перенимать лучшее! Из-за этого они, если верить волхвам, много раз меняли даже имя своего народа, язык, обычаи, земли, веру.
Она ужаснулась:
– Но это ж нехорошо!
– Как знать, – ответил он задумчиво, – как знать. Если не перенимать у других лучшее, то нас бы уже и куры загребли. От нас же перенимают?
Закончив трапезу, он со вздохом отодвинул блюдо с грудой костей. Все еще выглядел неудовлетворенным, хотя сыто отдувался, взрыгивал, прикрываясь ладонью. Гридень принес лохань с горячей водой, вышитый рушник висел через плечо. Асмунд, по обычаю русов, помыл руки в лохани, вытер тщательно о полотенце. Гридень поклонился, ушел. Ольха даже на его спине читала неодобрение таким странным причудам. Ведь грязные пальцы проще вытереть о волосы. Ну а раз уж головы бритые, то о портки или рубаху.
– А пошто Ингвар уехал?