Инкогнито. Тайная жизнь мозга
Шрифт:
В течение четырехсот лет никто не поливал это семя, пока Готфрид Вильгельм Лейбниц (1646–1716) не предположил, что разум является комбинацией доступной и недоступной частей. В юности Лейбниц за день написал триста гекзаметров [10] на латыни. Он изобрел математический анализ, предложил двоичную систему счисления, основал несколько новых философских школ, выдвинул политические теории, геологические гипотезы, заложил основы обработки информации, написал уравнение для кинетической энергии и посеял семена идеи о разделении программного и аппаратного обеспечения [11] . Лейбниц – как и Максвелл, Блейк и Гёте – предполагал, что внутри него, вероятно, есть глубокие недоступные пещеры.
10
Гекзаметр – античный стихотворный размер, шестистопный дактиль. Прим. ред.
11
Точнее
Лейбниц высказал мысль, что существуют восприятия, которых мы не осознаём; он назвал их малыми перцепциями. Если у животных есть бессознательные перцепции, так почему бы им не быть и у человека? Эта логика была умозрительной, но тем не менее он чувствовал, что если не принять нечто бессознательное, то за бортом останется что-то чрезвычайно важное. Лейбниц сделал вывод: «Неощутимые перцепции настолько же важны [для науки о человеческом разуме], как неощутимые корпускулы для естествознания» [12] . Он выдвинул предположение, что существуют устремления и склонности, которых человек не осознаёт, но которые тем не менее определяют его действия. Эта идея позволяла объяснить, почему люди ведут себя именно так, а не иначе.
12
Лейбниц, «Новые опыты о человеческом разумении», опубликовано в 1765 году. Упоминая «неощутимые корпускулы», Лейбниц отсылает к представлению (разделяемому Ньютоном, Бойлем, Локком и другими учеными), что материальные объекты составлены из крохотных невидимых частиц, которые обеспечивают ощущаемые качества этих объектов.
Лейбниц с энтузиазмом изложил свои мысли в «Новых опытах о человеческом разумении», но книга была опубликована только в 1765 году, спустя почти полвека после его смерти. «Опыты» конфликтовали с представлением Просвещения о самопознании и поэтому оставались недооцененными еще почти столетие. Семя снова погрузилось в спячку.
Тем временем другие события формировали фундамент возвышения психологии как экспериментальной, материалистической науки. Шотландский анатом и теолог Чарлз Белл (1774–1842) открыл, что нервы, расходящиеся от спинного мозга по всему телу, не одинаковы – их можно разделить на два вида: двигательные и сенсорные. Первые несут информацию из командного центра мозга, а вторые доставляют ее обратно. Это было первым крупным открытием определенной схемы в структуре мозга, загадочного во всем остальном.
Идентификация определенной логики в непонятном полуторакилограммовом блоке ткани выглядела весьма обнадеживающе, и в 1824 году немецкий философ и психолог Иоганн Фридрих Гербарт предположил, что сами идеи можно понимать, применив к ним структурированную математическую основу: какой-либо идее противопоставить противоположную, которая таким образом ослабит исходную идею и заставит ее переместиться ниже порога сознания [13] . Сходные идеи, напротив, будут поддерживать друг друга и проникать в сознание. По мере того как новая идея будет набирать высоту, она потянет за собой другие сходные идеи. Гербарт предложил термин «апперцептивная масса», чтобы подчеркнуть, что идея становится осознанной не в изоляции, а в сочетании с целым комплектом идей, уже имеющихся в сознании. При этом он ввел ключевое понятие границы между сознательными и бессознательными мыслями: мы узнаём об одних идеях и не имеем понятия о других.
13
Herbart, Psychology as a Science.
Немецкий врач Эрнст Генрих Вебер (1795–1878) также задумался о том, как применить строгость физики к изучению разума. Целью его «психофизики» было количественное определение того, что люди способны обнаруживать, как быстро они могут реагировать и что в точности воспринимают [14] . Это была первая попытка измерить восприятие с научной строгостью, и сразу же стали появляться сюрпризы. Например, считалось самоочевидным, что чувства дают точное отображение внешнего мира, однако к 1833 году немецкий физиолог Иоганн Петер Мюллер (1801–1858) обнаружил, что, когда он светил в глаз, надавливал на него или стимулировал электричеством глазные нервы, восприятие было одинаковым, то есть глаз всякий раз «видел» свет, а не давление и не электричество. Мюллер предположил, что человек осознаёт внешний мир не напрямую, а через сигналы, которые посылает ему нервная система [15] . Другими словами, когда нервная система говорит нам, что нечто находится снаружи, например
14
Michael Heidelberger, Nature from Within.
15
Johannes M"uller, Handbuch der Physiologie des Menschen, dritte verbesserte Auflage, 2 vols (Coblenz: H"olscher, 1837–1840).
Отныне людям пришлось рассматривать идею, что физический мозг имеет отношение к восприятию. В 1886 году, уже после смерти Вебера и Мюллера, американец Джеймс Маккин Кеттелл опубликовал статью «Время, затрачиваемое операциями мозга» [16] . Суть этой статьи была обманчиво проста: скорость ответа на вопрос зависит от вида мышления, который нужно задействовать для его обработки. Если вам требуется отреагировать на вспышку или взрыв, вы можете сделать это весьма быстро (сто девяносто миллисекунд для вспышек и сто шестьдесят миллисекунд для взрывов). Однако если вам необходимо сделать выбор («скажите, красную или зеленую вспышку вы видели»), придется затратить на несколько десятков миллисекунд больше. Если же требуется еще и назвать то, что вы видели («я видел голубую вспышку»), на это необходимо еще больше времени.
16
Cattell, “The time taken up”, 220–242.
Простые измерения Кеттелла не привлекли почти никакого внимания, и тем не менее его работа ознаменовала начало коренных перемен. На заре промышленной эры интеллектуалы думали о машинах. Точно так же, как сегодня люди используют метафору компьютера, в то время мышление было пропитано метафорой машины. К тому моменту (конец XIX века) биологи уверенно приписывали многие аспекты человеческого поведения машиноподобным, механистическим операциям нервной системы. Они знали, что на прием сигнала глазом, на его прохождение по аксонам, затем по нервам, ведущим к коре мозга, и, наконец, на его обработку в мозге требуется определенное время.
Однако люди продолжали рассматривать мышление как нечто иное. Им казалось, что оно проистекает не из физических процессов, а лежит в особой категории психического (или духовного). Эксперименты Кеттелла подняли проблему мышления. Оставляя прежние стимулы, но меняя задание («а сейчас примите решение такого-то и такого-то вида»), он измерял, насколько больше времени теперь требуется для его выполнения. Измерив время размышления, он предположил, что это и есть прямая связь между мозгом и разумом. Кеттелл писал, что простой эксперимент такого рода дает «сильнейшее подтверждение, что мы можем провести параллель между физическими и психическими явлениями; едва ли есть сомнения, что полученные результаты отображают сразу скорость изменения и в мозге, и в сознании» [17] .
17
Cattell, “The psychological laboratory”, 37–51.
Тот факт, что мышление требует определенного времени, пошатнул столпы парадигмы о нематериальности мышления, что было вполне в духе XIX века. Оказалось, что мышление, как и другие аспекты поведения, не было какой-то потрясающей магией, а опиралось на вполне осязаемую механическую основу.
Можно ли приравнять мышление к производственному процессу нервной системы? Подобен ли разум машине? Мало кто из людей уделял значимое внимание вновь возникшей идее; большинство продолжало считать, что их умственные операции появляются мгновенно, по первому требованию. Однако для одного человека эта простая идея изменила все.
«Я», «сам» и айсберг
В то же самое время, когда Чарлз Дарвин опубликовал свой революционный труд «Происхождение видов», из Моравии в Вену со своей семьей переехал трехлетний мальчик. Этот мальчик, Зигмунд Фрейд, вырастет с принципиально новым дарвиновским взглядом на мир, в котором человек не отличается от других жизненных форм, а сложную структуру человеческого поведения можно осветить с научной точки зрения.
Молодой Фрейд поступил на медицинский факультет, привлеченный больше научными исследованиями, чем клинической практикой [18] . Вскоре он открыл частную практику, чтобы заниматься лечением психических расстройств. Внимательно изучая своих пациентов, Фрейд предположил, что многообразие человеческого поведения можно объяснить в терминах незримых психических процессов – системы, работающей за сценой. Фрейд заметил, что часто у его пациентов в сознательной деятельности не было ничего явного, что могло бы определить их поведение. Приняв новый механистический взгляд на мозг, он заключил, что должны существовать скрытые глубинные причины. Таким образом, мозг оказывался не просто нетождественен сознательной части, с которой мы знакомы; напротив, он был подобен айсбергу, большая часть которого скрыта от наших глаз.
18
Позднее Фрейд не раз признавался, что не испытывал интереса к медицине. Он писал: «Я не чувствовал предрасположенности к занятиям медициной и профессии врача». Прим. пер.