"Инквизитор". Компиляция. Книги 1-12

Конофальский Борис

— Убейте вы его, — шипела озверевшая баба, — шваль, олухи, слепого убить не можете что ли?

— Сама иди, убей, — зло отвечал ей грубый мужской голос. — Гавкаешь, сука, только под руку.

— Уходить нужно, — говорил другой.

— Убейте его, ублюдки, — не успокаивалась ведьма. — Не убьёте его — пожалеете, — орала баба. — Пожалеете. Все пожалеете.

— Кровь у меня идёт, — отвечал ей мужик.

— Уходим, всё, — закончил дело повелительный грубый голос.

Загремели шаги к выходу, ведьма

все материла мужиков, уходила тоже, кого-то потащили прочь из комнаты.

А Волков всё не мог найти меча на полу. Боялся, что врут, что не ушли, что сейчас вернутся и снова ударят по голове. И тогда добьют точно. Но в коридоре уже шумели другие люди, кто-то звал хозяина. Но кавалер не опускал стилета, пока не услышал знакомый голос:

— Боже мой! Господин, вы ранены. А Сыч? Что с Сычом?

— Максимилиан? Ты?

— Да, господин. У вас кровь на лице.

— Я ничего не вижу.

— Да господин, я сейчас позову монаха.

— Меч!

— Что?

— Где мой меч? Смотри на полу, я уронил меч.

Шло время. Максимилиан, что-то делал, но Волков ждать не мог, хоть резь в глазах и проходила, но голова трещала изрядно, и тошнило его сильно. Он встал, не пряча стилета, стоял, держась за стену:

— Ну? Нашёл меч? Где ты там?

— Нет, господин, не нашёл, вашего меча тут нет.

— Твари, — он помолчал, пережидая приступ тошноты. — Твари, они забрали мой меч. Посмотри, что с Сычом?

— Господин, Сыч, кажется жив! — обрадованно сказал молодой человек.

— Мама моя, — услыхал кавалер характерный говор Фрица Ламме. — Святые угодники, они что, меня убили?

— Нет, — отвечал Максимилиан, — башку тебе разбили, но крови не так много, как у господина.

— Они ушли?

— Сбежали, но вы одного убили.

Волков стоял у стены и их почти не слышал, пол раскачивался под ним. А рука стала настолько слаба, что маленький и лёгкий стилет удержать не смогла. Он выпал звякнув об пол.

— Брат Ипполит, — кричал Максимилиан надрывно, — Брат Ипполит, сюда беги скорее.

— Что? Тут я, — отвечал ему монах.

Ещё какие-то люди, что-то говорили, но совсем издалека, из темноты. Их слов кавалер уже разобрать не мог.

Глава 12

Он и позабыл, что совсем недавно был слеп. Открыл глаза. И словно песка в них с размаху кинули. Зажмурился привыкая. Снова открыл. И жёлтыми пятнышками из темноты — они. Волков лежал в телеге тепло укрытый и смотрел на небо в звёздах. Глаза слезились, и рассмотреть эту пыль на небе он не мог, но он знал, что это звёзды. Голова болела, его тошнило, но не сильно. На голове за правым ухом что-то дёргало и саднило. И вся одежда под бригантиной была липкой. Стёганка пропитавшись кровью липла к коже, там, где рубахи нет. Старое, забытое уже чувство.

Монах

и Максимилиан разговаривали, искали двор лодочника, в темноте сыскать не могли. Сыч тоже принимал участие в их разговоре, говорил им, где искать, но больше ныл и бранился их бестолковости, боялся, что слепым останется. Донимал монаха разговорами о лечебных глазных мазях. Волков подумал сказать ему, что уже видит немного, но не смог. Вернее говорить не хотелось совсем. Как-то тяжко было. И за ухом саднило, а вот лоб почти не болел.

Нашли, наконец, лодочный двор, цепной пёс разбудил лодочника.

Тот, малость, испугался, увидав телегу с ранеными людьми, но потом он и баба его стали помогать. Принесли тряпок чистых, грели воду, носили со всего дома светильники. Помогали вытаскивать Сыча и кавалера из телеги. Косились на Ёгана. Думали что мертвец, пока тот не стал буровить, что-то в пьяном сне.

А Сыч ныл и причитал, молил Бога, чтобы зрение вернул, пока монах ему не сказал:

— Хватит тебе уже, господин уже прозрел.

— Экселенц, вы уже видите? — с надеждой спрашивал Фриц Ламме.

— Вижу, — сипел кавалер, усаживаясь на табурет.

— Хорошо видите? — не отставал Сыч.

— Оставь господина, — строго сказал монах, — он изранен, ему сейчас не до разговоров. Прозрел он и ты прозреешь.

Монах осветил лицо Волкова, заглянул в глаза и ужаснулся:

— Господи, сохрани, Пречистая Дева.

— Что? — спросил кавалер.

— Красные все глаза, белого нету, ни одной кровяной жилы целой нет, я для вас с Сычом мазь сделаю, и капли сделаю.

— Когда? — тут же интересовался Сыч.

Но монах его проигнорировал, он осматривал голову кавалера:

— Лоб шить придётся? — спросил Волков.

Жена лодочника опрятная, спокойная баба, теплой водой и тряпкой смывала засохшую кровь с лица и шеи кавалера.

— Лоб пустое, — монах оглядывал его со всех сторон, — он у вас крепкий, два стежка и всё, а вот голову придётся шить, как следует, у вас её до черепа разрезали за ухом, от макушки и до шеи.

Теперь кавалер понял, откуда у него столько липкой крови за шиворотом.

Видно достал один из ударов ножа, что сыпались на него сверху.

— И руки тоже зашивать надобно, — продолжал брат Ипполит. — Тут стежок, и тут стежок, всё шить придётся. И на правой руке, вот тут, шить надобно. А эти порезы просто смажем.

— Экселенц, как же вас там кромсали-то? — Спрашивал Сыч. — Как вас не убили?

Волков этого не знал, и ответить не мог, не до похвальбы ему было сейчас. Плохо ему было. Но за него ответил Максимилиан:

— Господин одного из них убил, располосовал от плеча до пуза, а ещё и ранил кого-то. Я когда по лестнице к покоям шёл, так вся лестница в каплях была. И коридор.