"Инквизитор". Компиляция. Книги 1-12
Шрифт:
— Помнишь меня? Я в прошлую нашу встречу в шлеме был.
Кузнец глядел зло, не отвечал.
— По глазам вижу, помнишь, — продолжал кавалер, доставая меч. — Архиепископ Ланна сам меня по шее ударил, когда рыцарским званием облекал, и сказал: «Пусть мой удар будет последним, на который ты не ответишь». А ты, при людях моих, меня палкой как пса бил. Куражился. Дурак спесивый. Думал, я на такое не отвечу? Думал, забуду?
Купец таращился на него и продолжал молчать.
— Раз взялся, так убить меня нужно было, а теперь ответишь…
Солдаты крепко держали
— Больше ты этой рукой никого не ударишь, — сказал Волков и одним взмахом отсёк кузнецу руку по локоть.
Вот тут кузнец и заорал что есть мочи, солдаты бросили его и он, обхватывая обрубок, повалился наземь заливая себя кровью. Сыновья и работники кинулись к нему помогать. А Сыч озорник, разбрызгивая кровь, раскрутил руку на верёвке и закинул её на перекладину, что над воротами была, рука повисла, а он привязал конец верёвки к крюку ворот и крикнул:
— Чтобы день не снимали, до завтрашней зори, а кто снимет раньше, тому самому руку отрубим. Чтобы помнили кавалера Иеронима Фолькова, коего прозывают Инквизитором.
Больше тут делать было нечего. Волков вытер меч, заготовленной заранее тряпкой, сел на коня и выехал со двора, а за ним уходили солдаты. А почти все, кто был на кузнечном двору, смотрели изумлённо на руку, что качалась на воротах.
Сам кавалер ехал на великолепном коне, что когда-то служил одноглазому форейтору Рябой Рутт. Максимилиан с его флагом ехал в голове колоны. Агнес ехала в шикарной карете, в которой когда-то разъезжала сама ведьма. И четвёрка коней в карете тоже была хороша. Ёган был на передке, кое-как управлялся. Хоть и не просто ему было, но он справлялся. Ехал и улыбался чему-то своему.
— Чего ты такой довольный? — спросил у него кавалер.
— Сыч говорит, что нам это на небе зачтётся.
— Что вам зачтётся?
— Да куда мы с вами не приедем, так везде всякую сволочь под корень выводим. Теперь и Хоккенхайм очистили. Вот Сыч и говорит, что это зачтётся. А вы как думаете, господин?
— Не знаю, наверное.
— Нет, не наверное, — не согласился Ёган, — наверняка зачтётся. А как по-другому. Бог он всё видит.
Волков усмехнулся и чуть притормозил коня, поравнялся с каретой и заглянул в неё. Там с видом величественным сидела Агнес. Гордая. Графиня, не меньше. Откуда такой вид взяла, ещё год назад столы в трактире мыла, а тут на тебе. Напротив неё сидела бабёнка молодая, видно та самая служанка, о которой она говорила. Сама рыхла, едва не жирна, лицо блином сальным, рябая, курносая, волосы из-под чепца тонкими рыжими прядями падали. Хотя в платье добром. Из городских видно. Глаза серы. Невзрачная бабёнка Волкова увидала, признала, кланяясь, едва с сиденья не сползла. Волков ей ответил кивком милостиво. Нет, совсем не приглянулась она ему. А Агнес это сразу заметила, улыбнулась едва заметно. Так и нужно, такую и искала.
Он теперь глянул на Агнес, у неё профиль точёный, холодный, платье — парча, рукав золотом пошит, из окна кареты свисает, точно графиня.
— Давно хотел спросить, да всё забывал, кто
— Сон приснился, — отвечала Агнес и кажется неохотно.
— Что за сон?
— Девка одна снилась.
— Какая девка? — не отставал кавалер.
— Да почём мне знать, тощая какая-то, голая, с горлом разрезанным.
Она замолчала, но кавалер глядел на неё, ждал продолжения.
— Хрипела мне что-то, да я поначалу разобрать не могла. А потом поняла, что о вас говорит, говорит, что хворы тяжко, что помираете, я проснулась, у отца Семиона спросила, где вы. Как он ответил, так тут же и поехала.
— А что ж за хворь со мной случилась?
— Хворь? — Агнес ухмыльнулась.
Да так многозначительно, что кавалеру это не понравилось, уж больно спесива была усмешка, высокомерна, словно с глупым ребёнком она говорила. Потом она продолжила, со значимостью, которую Волков должен был прочувствовать:
— То не хворь была, то проклятие было, пагуба. От сильной женщины.
«Женщины», — отметил про себя кавалер, она не произнесла слово «ведьма».
— От старухи Кримхильды было проклятие?
Агнес опять засмеялась:
— Ох, и несведущи вы. Нет, старуха просто дура больная была, бревном лежал себе и лежала. Она так и вовсе думала, что вы её спасать приехали. А вы её спалили.
— А кто же тогда? Что за ведьма? — догадался Волков.
И поглядел на девушку с неприязнью. Неприятно ему было слышать, что он сжёг несчастную и невиновную старуху.
— Имени я её не знаю, имён у неё было много, и сейчас она далеко.
Волков косился на неё и молчал, а сам думал: «Врёт, не врёт? Разве поймёшь. Точно, ведьма она не малая, да не ведьма, ведьмища. Хлебну я с ней лиха, ох хлебну». Но вслух произнёс иное:
— Спасибо тебе, выручила.
— Да не впервой, уже, — почти ехидно напомнила девушка.
Кавалер тронул коня шпорами и неспешно поехал в средину колоны. Задумчивый.
Там поравнялся с Брюнхвальдом и тот, увидев его, обрадовался и заговорил:
— Вы слышали кавалер? Войско Ланна и Фриндланда разбито где-то между Хофом и Эльсницем. У какого-то озера.
— Кем? — удивился Волков. — Еретиками?
— Мужиками, взбунтовавшимся мужичьём.
Волков припомнил, что осенью он уже слышал что-то подобное:
— Мужичьём? То не в первый раз. И кто ж мужиками командовал? Под чьими знамёнами они воюют?
— У них свои знамёна, — отвечал ротмистр.
— У мужиков свои знамёна? — не верил кавалер. — Кто вам всё это рассказал?
— Один человек из Ланна, офицер, вчера посидел с ним в трактире.
— Интересно, а что у мужиков может быть нарисовано на флагах?
— Вы будете смяться, но на флагах у них нарисованы башмаки, — усмехался ротмистр.
— Башмаки?
— Да, башмаки.
— Хорошо, что не коровьи лепёшки.
Они засмеялись.
— Ну и чёрт с ними, — вдруг произнёс Волков.
— Говорят, ими командует какой-то рыцарь, у которого железная рука, зовут его, по-моему, Эйнц фон Ирлихген. Говорят, что он какой-то колдун.