"Инквизитор". Компиляция. Книги 1-12
Шрифт:
— Так уж повелось, — отвечал лопоухий Ёж. — Всегда так было.
— Имя-то у тебя есть, господин Ёж? — Всё ещё он словно пытался не думать о деле серьёзном, словно хотел говорить о пустяках всяких ненужных.
— Есть, господин, кличут меня Гансом. Я Ганс Круле из Малена. Но привычнее мне, когда зовут меня Ёж, господин. Так лучше, господин. Так мне привычнее.
— Ладно, Ёж. — Кавалер стряхнул с себя оцепенение, Сыча, конечно жалко, людей и соратников всегда терять жалко, даже если ты их не знал, но дело не было кончено. — Ты скажи-ка, Ёж, мне вот что. Кантон собирается со мной воевать?
— С вами? — Как будто удивился лопоухий, как будто в первый раз это слышал. — С вами да,
— Что ты несёшь? — Не поверил Волков. — Они что, против меня собираются ещё и наёмников нанимать? У них и своих людей много, без труда и тысячу смогут набрать.
— Да, господин, было так, да на той неделе король ещё призыв объявил, прислал денег, многие из местных подались на юг воевать за короля.
Волков даже перекрестился, хоть какая-то хорошая новость:
— Славен будь, Господь милосердый.
Ёж тоже перекрестился и продолжил:
— Аминь. Так они уже начали наёмников собирать.
— Начали? — Задумчиво переспросил кавалер.
— Да-да, начали уже. — Говорил лопоухий.
— Сорок флоринов, говоришь?
— Да, господин. Сорок золотых.
— Из других кантонов людишек набирают?
— А откуда же ещё?
— А горцы — солдаты дорогие, больше двух сотен на месяц им на такие деньги не нанять. — Вслух размышлял Волков. — Или сотню на два месяца.
Он посмотрел на Ежа. Только кавалер глаза на шпиона поднял, как тот, кажется, сразу понял его взгляд. Лицо лопоухого стало сначала испуганным, а потом и жалостливым сразу. Чуть-чуть и заплачет.
И Волков знал, отчего так. Он полез в кошель, достал оттуда гульден. Повертел его перед носом Ежа:
— Вот, что я тебе скажу, Ганс Круле, по прозвищу Ёж. Ты сам понимаешь, что не могу я сейчас без глаз остаться, война идёт ко мне, и мне очень нужно знать, сколько людей хотят нанять, сколько их будет всего. Понимаешь, Ёж? Ты мой последний глаз на том берегу.
— Господин, уж больно опасно там стало, — морщился шпион, поглядывая на столь близкое к нему золото, — господина Сыча и Малька палачи начнут кромсать, так они и про меня вспомнят. Искать будут. Схватят меня, господин.
— Нет у меня сейчас больше никого, понимаешь? — Говорил кавалер, кладя золотой на стол перед лопоухим. — Нет никого, некого мне туда послать. На тебя вся надежда.
— Эх, — Ёж сгрёб деньгу, — ладно, попробую. Ей Богу, господин, схватят меня, золото своё всё равно, что в реку бросаете.
— Ты осторожней будь.
— Да уж придётся.
Ёж встал.
— И если будет возможность, узнай, куда они Сыча дели.
— А тут и узнавать нет нужды, в столицу кантона их повезли, в Шаффенхаузен.
— Точно?
— Точно-точно, конечно, я слыхал, что там лучшие палачи кантона. — Заверил кавалера Ёж.
Глава 33
Думай о Сыче или не думай, плач, злись, грусти, а дни, как Богу угодно, дальше идут. Жалко Сыча, как без глаз остался без него, но дела-то нужно было делать. За него, за господина, эти дела делать никто не будет. Хотелось бросить всё и забыться, но он звал монахов к себе, те брали бумаги, чернила, перья, шли к сундукам, садилась с ними рядом, начинали считать, что в них осталось.
Словно мало ему было потери Сыча, так ещё одна печаль выявилась. Дело с деньгами было ещё хуже, чем он думал. От гор серебра только пустые мешки остались, на дне валялись. Золото, то золото, что он занял у банкиров, купцов и других патрициев Малена, было всё цело. А вот из того, что он вывез из Хоккенхайма, он уже потратил немало. Было у него больше четырёх сотен золотых монет, а осталось
От них просом и жидким пивом не отделаешься, им мясо, колбасу подавай. А кони их? Все здоровенные, крепкие. Сеном такие не наедаются, от сена такие худеть начнут, это не коняга, меренок мужицкий, это кони боевые, овсом их корми. А ещё дом его. Содержание дома, пиво, вино, пряности, а теперь ещё рис и кофе.
Стали с монахами считать. Монахи умные были, всё посчитали, всех людей его, всех коней его, всё сосчитали, что не забыли. Пока считали, говорили и советовались. Посчитали — замолчали. Монахи молчали, сидели, боялись слова сказать, молча брат Семион сунул ему листок, а он глядел на цифры и ужаснулся. Траты его были огромны! Четыре с половиной серебряных талера в день! Четыре дня — нет злотого гульдена! Четыре дня — ещё одного гульдена нет! Золото течёт сквозь пальцы его, война выпивает из него все деньги. И ни перерывов, ни праздников в этом течении не предвидится. Четыре дня — нет злотого гульдена! Четыре дня — ещё одного гульдена нет! А монахи, ещё не посчитали проценты, что шли от взятого в долг золота.
Сидел кавалер и думал, брат Семион сказал, что нужно поискать, на чём бы сэкономить, но Волков ему не ответил, это и так ясно, да только на чём? Наконец, он спросил:
— Архитектор твой, кажется, церковь начал уже строить?
— Котлован для фундамента вырыл, да я просил его часовню, для убиенного монаха начать созидать. — Ответил брат Семион.
— Пересчитайте смету на церковь, уменьши её на сто восемьдесят талеров, пусть бросит часовню, пусть бараки строить начнёт, людям под дождём да на ветру спать не сладко. И пусть дёшево строит, Рохе и капитану Пруффу скажи, что бы людей своих на строительство дали.
— Как прикажете, господин, — отвечал брат Семион.
— Ступайте, — сказал кавалер.
Брат Семион и брат Ипполит ушли, а он сложил золото в сундук, запер его, задул свечу и остался сидеть в полумраке. За окном был день, но тучи висели низко, мелкий дождик медленными каплями стекал по стеклу, настроение у него было под стать погоде.
Всё, всё висело на плечах его тяжким грузом, собиралось огромным комом, давило и давило к низу. И чем дальше всё шло, тем тяжелее становился этот ком. Вот теперь ещё и Сыча у него нет, когда он нужнее всего. А деньги? Чёртовы деньги. Как, как без них жить? Да жить-то ещё ладно, он бы прожил, будь он один или даже с этой женой, пропитался бы на то, что поместье давало. Но он-то не один, у него три сотни, да больше даже, всяких людей: и простых, и благородных. Как тут без денег быть? Ах, да ещё и жена у него есть, как он забыть про неё мог. Точно, точно испытывает его Господь, не иначе. Не то другую бы жену ему дал. Женушка спать с ним не желает, дескать, груб он для дочери графской, кривится от него, словно он прокажённый какой, а ещё с ничтожным человеком извести его задумывают. И герцог после пустой попытки его взять озлобится только, а как иначе, всякий бы озлобился, если младший тебе перечит и при всяком случае непокорность показывает. Тут любой сеньор осерчает. А ко всему этому архиепископ просит, что бы он его купцов вразумлял. Просит. Этот поп так попросит, что попробуй ещё отказать ему в просьбе его. Впрочем, дело с деньгами складывалось так, что кавалер, кажется, начинал склоняться к удовлетворению просьб епископа. Но нужно было всё как следует обдумать.