"Инквизитор". Компиляция. Книги 1-12

Конофальский Борис

Такие слова от такой женщины слышать Волкову было удивительно. Даже и представить он не мог, что, например, госпожа Эшбахт про бороны будет с управляющим говорить. А Бригитт могла. Могла и говорила. Она вникала во всё, и за худые надои с нерадивых баб спрашивала, и за растрату сена мужиков отчитывала. Она экономила господское вино и пиво и собственноручно нещадно лупила по мордасам слуг, если от тех пахло тем или другим. Она интересовалась стоимостью ремонта телег, стоимостью овса, что засыпают господским коням. Ей до всего было дело. Она неустанно следила за домом, за кухней, за погребом, за

коровником, за спальнями, даже за нужниками, всё видела, всё подмечала, ко всему придираясь со всем живым пристрастием, и при этом всегда была свежа, бодра, а платье её всегда было удивительно чисто. Даже подол был всегда сух и чист.

Нет, не Элеонора Августа была сердцем дома его, сердцем усадьбы и поместья его, сердцем этим становилась госпожа Ланге. Забирая себе постепенно все его дела, с которыми могла управиться. Слуги слушались её беспрекословно, боялись её больше всех остальных господ, господа офицеры и молодые господа из выезда относились к ней с не меньшим почтением, чем к госпоже фон Эшбахт. Да и сам Волков всё чаще прислушивался к её советам, понимая про себя, что слишком уж много власти в его доме стала брать эта огнегривая, молодая и такая желанная женщина. Но осаживать её он не торопился. А честно говоря, и не хотел. И она, чувствуя это, всё глубже и глубже врастала в его дом, в его жизнь и в его сердце.

— Сидите, господин, я всё решу, — сказала Бригитт и ушла в прихожую к Ёгану.

А он сидеть не захотел, у него тоже были дела, а тут как раз Увалень нашёл его племянника, Бруно вошёл в столовую и поклонился:

— Звали меня, дядя?

— Звал, хотел говорить, но теперь уже поздно, мне ехать пора. Александр, передайте господам, чтобы коней седлали, едем в Мален.

— Как в Мален? — уже вбежала в столовую Бригитт. — Сейчас?

— Так вы же меня сами уговаривали ехать к епископу, — удивлялся кавалер.

— Так день уже к вечеру пошёл.

— Ничего, до темна доедем, — отвечал Волков вставая. — Александр, скажите, чтобы седлали коней.

Глава 27

Епископ был уже не в силах после вечерней службы даровать благословения всем желающим стоя. Ищущих прикосновения старого епископа было много. Страждущие и болезные, нищие и зажиточные, городские бюргеры и мужики с окрестных сёл и бабы с детьми — все безропотно выстраивались в очередь и ждали своей минуты. А епископу выносили кресло, ставили его рядом с кафедрой, сидя в нём он и принимал людей. Выслушивал их. Со всяким разговаривал, говорил несколько слов, утешительных или приободрительных, всякого благословлял, кладя ладонь на голову, крестил, над всяким читал краткую молитву, давал руку на целование. Говорил он негромко, и в церкви было тихо, даже больные дети почти не плакали.

А тут шум по церкви пошёл. Пришли господа грозные, шумные, идут по храму дерзко, плащи у них развеваются, мечами лавки задевают, сапоги кавалерийские с каблуками по полу топают. А впереди предводитель, хоть и хромой, но ещё резвый. И идут прямо к епископу. Люди, что в очереди стоят, шепчутся, удивляются, интересуются: кто такие? А некоторые знают, шепчут в ответ: Рыцарь Божий, кавалер фон Эшбахт. Победитель горцев.

Волков подошёл к креслу епископа

и остановился в двух шагах, ожидая, когда тот своё дело закончит с каким-то мужиком деревенским.

— И что же вы так шумны? — спрашивает его отец Теодор, чуть прерываясь от чтения молитвы над мужиком. — Не на плацу, в храме всё-таки. Вон людей моих переполошили.

Волков с поклоном, но молча достаёт комканую и расправленную бумагу. Протягивает её епископу.

Тот на бумагу не смотрит и говорит мужику:

— Пока старая жена не помрёт, новую женщину в дом брать не следует. Уж потерпи, сам говоришь, что долго жена не протянет. Схоронишь старую, так новую и возьмёшь, — он осеняет мужика крестным знамением, даёт ему руку для поцелуя. — Ступай, сын мой.

Мужик быстро целует руку и кланяясь, кланяясь уходит. А епископ всё не берёт бумагу у Волкова, только говорит:

— Не вижу я к вечеру ничего, сын мой. Не давай мне своих бумаг, так говори, что случилось.

Волков мрачен, говорит отрывисто и зло:

— Бургомистр пишет, что герцог писал в городской совет, что не желает, чтобы я был Первым капитаном стражи и ополчения города Малена.

— И что же, городской совет послушался герцога? — спрашивает отец Теодор с интересом, не глядя на Волкова, сам при этом чуть улыбается серыми губами старика.

— Конечно, бургомистр пишет, что городской совет повторным голосованием отклонил моё соискательство, — тут Волков не выдержал обиды и заорал. — Соискательство! Будто не они мне предлагали эту должность, а я её искал! Просил у них! Чёртовы рыцари чернильные!

— Тише! Тише, сын мой, вы в доме Господнем, не забывайте!

— Простите меня, святой отец, — сказал кавалер, поклонившись сначала епископу, а потом и распятию, а после и перекрестившись.

— Вижу, что отказ от должности ещё не все огорчения ваши? — продолжал поп.

— Конечно, не все, — продолжал Волков. — Также господин первый консул пишет, что не дождался от господина Фейлинга обещанного брачного контракта и послал ему письмо с напоминанием. На которое господин Фейлинг не соизволил ответить. Не соизволил он!

Волков потряс письмом так, будто этот клочок бумаги во всём виноват.

— Не понимаю, отчего вы так злы? — спокойно заговорил епископ. — Разве я вам не говорил, что они вами играют, хорохорятся, в барабаны бьют, флаги носят, но как только господин кот зашипел, так мыши попрятались в подпол. А кот даже и когтей, кажется, не показал.

— Бюргеры, — с презрением произнёс Волков. — Хоть и показывают себя благородными.

— Бюргеры, бюргеры, — соглашался епископ, — за ними каждое слово надо записывать и регистрировать в нотариальной книге и говорить через суд.

— И что же мне делать? Может, мне прийти сюда с людьми да зарезать мерзавца Фердинанда Фейлинга? А с совета города за нанесённое оскорбление потребовать компенсацию?

— Что ж, это было бы поучительно, — произнёс епископ, — и прибавило бы вам заслуженной славы, но сие вряд ли бы улучшило ваши отношения с городом. Бюргеры не очень любят, когда их первых горожан режут, и уж совсем не любят, когда с них трясут деньги. Знаете что… Отправьте своих бравых молодцов в трактир, а сами поезжайте ко мне, там и поговорим.