Инквизитор. Башмаки на флагах. Том второй. Агнес
Шрифт:
– Чего ты? – спрашивал его Волков.
– Коли пойдём в атаку, так поставят нас в центр. А коли будем стоять в обороне, так фон Бок поставит нас на самый опасный фланг, а может и вовсе под пушки, – пояснял Скарафаджо.
– А вы бы куда хотели, капитан? – интересовался у него Брюнхвальд.
– В резерв, – сообщил Роха со смехом.
– Стрелкам в резерве не бывать, – напомнил ему капитан-лейтенант.
Впрочем, хоть и плох, скуден был ужин у жадного маршала, но зато за пивом они потихоньку перезнакомились со всеми офицерами. Особенно хорошо
Утром, ещё до рассвета, кавалер со всеми своими людьми уехал из Нойнсбурга. Готовиться, чтобы к первому мая сюда вернуться и привести с собой всех нанятых людей в полной для похода готовности, и чтобы всё было согласно контракту. И ехал он, ни о чём не жалея, чёрт с ним, с фон Боком и его неудовольствием. И мужиков он не боялся ни секунды, с их загадочным командиром и его железной рукой. Главное, что дело это ему даст большую передышку в деньгах.
Да, золото было главным. Шестьсот золотых монет, что он рассчитывал получить с дела чистыми, перевешивали всё остальное.
И снова в Ланн он не заехал, надо было бы проверить, как живёт Агнес, да некогда ему было. Торопился он домой. Там в его доме всякое могло без него случиться. Всякое. Вот не верил он в благоразумие госпожи Ланге. А уже от Элеоноры Августы или от Брунхильды благоразумием так и вовсе не пахло. Всегда от них лишь вздорностью, ретивостью да капризностью пахло. Поэтому он и торопился. Боялся, что эти дуры в глупых своих раздорах ещё «племянника» ему не сберегут.
Но всё было слава Богу. Когда уезжал он, Бригитт провожала его с лицом недовольным, а тут выбежала на порог радостная, кланялась ему, щебетала что-то.
У Элеоноры Августы заметно подрос живот, а вот графиня так стала в боках тоньше, платья стала носить по фигуре и к ней снова стала возвращаться её стать, что сводила с ума мужчин.
Заметно похорошела Брунхильда за десять дней, что его не было. Когда он пришёл увидеть дитя, Брунхильда встала рядом.
– И как съездили? – сразу спросила она тоном, что никак не назовёшь добрым.
– Слава Богу, – отвечал кавалер, бережно беря ребёнка на руки.
– Что, воевать будете?
– А что ж делать, другого ремесла не знаю.
– А поместье для меня и для племянника когда будете добывать?
– Буду, буду, – обещал он, не отрывая глаз от младенца. – Сейчас немного с солдатами разберусь и поеду поговорить с епископом, может, он что посоветует.
– С солдатами разберётесь? – она вдруг вырвала у него младенца. – Я тут живу с этими двумя гарпиями, да ещё с этой монашкой кисломордой, что поучает меня вечно. Живу хуже, чем при старом муже в Маленсдорфе, а он будет ждать да с солдатами разбираться.
– Угомонись ты, сказал же займусь, а пока, может, дом тебе построю, отдельный.
– Дом? – воскликнула Брунхильда. –
Она стала укладывать младенца в люльку.
– Чего ты бесишься? Сказал же, построю дом.
– Не надо мне дома, мне нужно моё поместье, – отвечала графиня вся, пылая от злости.
И была она так красива в это мгновение, что Волков схватил её за плечи крепко, так, чтобы не вырвалась, и полез было целовать в губы. Да не захотела она, отворачивалась, шипела змеёй:
– Не хочу я вас, подите прочь!
Да куда там, повалил он её на кровать.
– Оставьте меня, не дозволяю я…
Но кавалер уже задирал подол, сгибал ей ноги, брал её с удовольствием, наслаждаясь её красивым телом.
После он лежал на кровати и смотрел, как она, подобрав юбки, шарфом вытирала у себя промеж ног и говорила ему уже без всякой злости:
– Деньги мне нужны. Уеду я.
– Сказал же тебе, дом построю. Хочешь, у реки построю. Там красивые места есть, а поместье добуду, так туда переедешь.
– Нет, – отвечала она, бросая шарф на пол и оправляя платье. – Жить тут я не буду. Иначе грех на душу возьму, шалаву вашу рыжую прибью. Да и вам некогда мне имение добывать, всё войны у вас, да войны. Я сама добуду.
– Как? Кто тебе поможет?
Она встала в полный рост, подбоченилась, поглядела него высокомерно, да ещё ухмыльнулась:
– Да уж найдётся, кто.
– Да кто же? – от её глупого поведения он даже раздражаться стал, сел на кровати.
– К герцогу поеду, – всё с той же высокомерной ухмылкой отвечала она.
Красавица снова задрала юбки, стала поправлять чулки. И всё с тем же самоуверенным видом.
– К герцогу? К курфюрсту Ребенрее? – не верил он.
– К нему, – она подтянула чулки и села к зеркалу причёсываться, а то этот солдафон своей грубой лаской всю причёску ей испортил, – а что же думаете, не примет родственницу герцог?
– Думаю, что нет, – отвечал кавалер.
– А помните, вы мне флакончик с зельем давали и говорили, чтобы я на герцоге его при случае испытала?
Да, Волков припоминал тот флакончик, что давал ей, и тот разговор.
– Так я дважды зельем мазалась, как к герцогу ездила. И всякий раз с ним танцевала, он сам меня в пару выбирал. А в последний раз, что он меня видел, так за лобок меня хватал, за зад, в шею меня целовал и говорил, что при его дворе таких красавиц нет больше, – с вызовом и даже с насмешкой рассказывала графиня.
«Врёт, мерзавка!»
– Да где же это было? – не верил кавалер.
– На балу в Маленберге. Он нас туда с мужем приглашал. А как я по нужде пошла, так он меня в коридоре и остановил поговорить. А сам стал подол мне задирать, пока в темноте мы были.
Нет, она не врала, она вспоминала, как это было.
– Я уж хотела ему дать, да побоялась, уже беременна тогда была. А он умолял меня чаще при дворе бывать.
Волков сидел на кровати и молчал. И не знал, что делать. Радоваться или грустить.