Инквизитор. Божьим промыслом. Книга 14. Пожары и виселицы
Шрифт:
– О-о… – застонал наглый паж, хватаясь за рану. Он повалился на ковер к посуде и мебели, которая уже там валялась… И запричитал уже совсем не нагло: – Мой господин… Я ранен! У меня кровь!
«Ну вот, наглый мерзавец, и тебе немного досталось».
Но Волков тут же вернулся к своему злобному лакею, который скорее всего и лакеем-то не был, а тот в это время пытался убраться из залы, с трудом при этом переставляя ногу и заливая всё вокруг кровью.
Два шага, и удар в шею сзади прервал его бег. Фон Готт к тому времени, сноровисто работая, как забойщик на бойне,
«Вот что значит турнирный боец».
А вот Хенрик не без труда отбивался от двух сержантов, у одного из которых было разрублено лицо, и ещё одного очень напористого лакея. Вот туда, туда-то и поспешил Волков и, пользуясь появлением из-за спины, ранил ещё раз уже истекающего кровью сержанта, ткнув меч ему в левую подмышку.
В это мгновение в залу ворвался один из кавалеристов, что оставались во дворе, у него в руке был меч, глаза выпучены, это был тот самый Кляйбер, которого сержант посылал за вёдрами.
– Господин! Господин!.. – заорал было он, но, увидав, что происходит, тут же всё понял и сам кинулся на лакея, что наседал на Хенрика, и несколькими ударами сзади разрубил тому всю голову, а потом и фон Готт и сам генерал пришли Хенрику на помощь и весьма быстро добили израненного сержанта графа, вот только…
Тот самый мерзавец, что убил фон Флюгена, подыхать не захотел и бросился бежать к одной из дверей, что вели из залы в боковые комнаты, Кляйбер и Хенрик бежали за ним, били в спину и по шлему сзади, но подлец был в доспехах, и вреда, видно, те удары ему не причиняли. И, может, Хенрик и Кляйбер пошли бы за беглецом и дальше, за дверь, но Волков окликнул их:
– Хенрик… Не нужно, – он стал озираться, прекрасно понимая, что дело ещё вовсе не закончилось. – Где мой шлем?
– Вот он, генерал, – поднял с ковра его шлем фон Готт, – только подшлемника нет в нём.
– Кляйбер, что там на улице? – сразу интересуется барон.
– Побили наших; я ходил на конюшню, а вышел, так двое наших уже валялись на земле, все сплошь истыканные болтами. Еле живы были, и у сержанта в лице болт был и в ногах, он и говорить не мог, а остальные дрались у привязи, а я сразу к вам побежал.
Могучий оруженосец протягивает генералу шлем.
– Спасибо, фон Готт, – генерал забрал у него шлем и сразу надел на голову; лучше без подшлемника, чем вообще без шлема, тем более его роскошный шлем был оклеен изнутри кожаной полосой. – Хенрик, зарядите пистолеты. А где арбалет, что был при вас?
– Я его при коне оставил, – отозвался тот виновато и начал заряжать пистолеты.
– Кляйбер, взгляни, что там на улице, – продолжает барон, вздохнув; впрочем, не ему было упрекать своих людей, он и сам опростоволосился изрядно. Но его любимый арбалет было жаль.
– Да, генерал, – отвечает кавалерист и направляется к распахнутым дверям, что ведут на балконы.
– Только аккуратно, не получи болт в лицо, как твой сержант, – говорит Волков.
А сам присаживается возле фон Флюгена и закрывает ему глаза.
– Храбрый юноша!
–
– Это всё из-за колдовства! – бурчит Хенрик, забивая пулю в ствол пистолета окровавленной рукой. – Я…
Он не успевает договорить, как от дверей кричит Кляйбер:
– А-а, подлюки… Они кидают болты!
И словно в подтверждение его слов, в залу, щёлкнув о косяк двери, влетает болт, залетает в посуду на столе и со звоном разбивает там что-то.
– Дьявол, – рычит генерал. – Кляйбер, не подставляйся там… Ты, что, ранен?
– Нет, господин, – отзывается кавалерист, аккуратно выглядывая в двери снова.
– Фон Готт, поищите всё-таки мой подшлемник.
Он помнит, что на дворе было двенадцать солдат, а с ними теперь ещё и ловкий сволочь-сержант… Двенадцать солдат с алебардами и арбалетами – это не лакеи с тесаками. От этих так просто мечом не отмашешься. Так что подшлемник лучше найти и шлем надеть как следует.
«Двенадцать человек и сержант. Сам граф, видно, ещё тот боец, его можно и не считать, – вспоминает он. И потом оглядывает своих людей. – Трое. Бойцы отменные, что Хенрик, что фон Готт, да и кавалерист не первый день в седле; страха не видно в них, думают, что я знаю, что делать».
И ему действительно нужно было что-то придумывать. Идти во двор, на открытое пространство, к лошадям? Попытаться пробиться к воротам? Там, во дворе, когда они будут у коновязи, в них со всех сторон полетят болты, а к воротам нужно будет пробираться через алебарды.
«Допустим, доспех у них всех, кроме кавалериста, отменный, а у того ноги и бёдра не защищены, пару болтов – и всё, его заколют, а втроём драться с тринадцатью… Переколют всех… Можно, конечно, попытаться, но вот на конях уйти всё равно не дадут. Побьют коней, непременно побьют, постреляют, даже если и удастся подойти с ними к воротам».
Тут фон Готт, перевернувший труп одного из лакеев своим клевцом, вдруг поднимает голову и говорит, прислушиваясь:
– Скулит, что ли, кто-то…
Волков ничего не слышал, но и не запретил оруженосцу проверить прилегающую комнату, откуда лакеи выносили посуду и вино, и тот, едва зайдя в неё, буквально сразу прокричал:
– Сеньор! Тут он!
Тут же из комнаты донёсся не то визг, не то вой, какая-то возня, и вот крепкий оруженосец в забрызганных от крови латах тащит в комнату… пажа Виктора. Да, теперь его одежды не белы, а во многом замараны кровью, его лицо всё в слезах, он не может наступать на левую ногу, чулок на ней полностью бурый от крови.
Каждый выдох его сопровождается стоном и причитаниями:
– Ах… какая это мука… ах… какая это боль…
– Заткнись, уродец… Сразу хотел это сделать, как тебя увидал, – издевается над пажом оруженосец и хлопает мальчишку по белому берету кольчужной рукавицей, а потом хватает его за шиворот и подтаскивает к мёртвому фон Флюгену, – вот, гляди сюда… Это наш боевой товарищ… Он мёртв, из-за тебя…