Инквизитор. Божьим промыслом

Конофальский Борис

Шутка ли, дворец самого курфюрста.

– Так какие пушки мне взять с собой?

– Маршал рассчитывает на две тяжёлые пушки и на четыре кулеврины, – сразу ответил майор Фильшнер, проявляя полную осведомлённость об артиллерийском парке барона.

– То есть на все, что у меня есть?

Эмиссар герцога только развёл руками.

В тот же день один из городских офицеров был отправлен со ста восьмьюдесятью талерами в город Ланн за майором Пруффом и его людьми, так как у Волкова в имении проживало мало артиллеристов. А на рынок Малена для покупки меринов для сменных упряжек были отправлены молодые господа из выезда во главе с Хенриком. Уже следующим утром майор Дорфус с двумя сержантами стал собирать людей в Малене и окрестностях, полковник Брюнхвальд с изрядной частью серебра заехал

в Эшбахт, нанял двенадцать сержантов и с ними отправился за реку, во Фринланд, собирать пехоту, а полковник Роха вернулся в Эшбахт за проживавшими в землях барона стрелками: мушкетёрами и аркебузирами. Деньги вроде были. Но это лишь казалось, что два сундука серебра – это много. Солдаты не любят воевать по холоду, в осенней и зимней грязи. Поэтому приходилось поднимать плату простого пехотинца, с половинным доспехом, до семи талеров, иначе не пошли бы. А уж про избалованных мушкетёров и говорить не приходилось.

– Я попробую уговорить мушкетёров на четырнадцать талеров, – вечером до отъезда обещал полковник Игнасио Роха, – аркебузиров на двенадцать. Думаю, что согласятся. Мушкетёров будет человек двести и аркебузиров человек двести-двести двадцать.

– Обнаглели они у вас, – вздыхал Фильшнер, выгребая из сундуков остатки серебра и начиная их пересчитывать. – Просят денег, как кавалеристы.

– Что ж делать, – не без гордости отвечал полковник мушкетёров, – мои парни нарасхват. Они знают себе цену, не раз доказывали её в бою.

– Хорошо, хорошо, – соглашался эмиссар курфюрста, раскладывая серебро по мешкам, – будь по-вашему.

Для офицеров и сержантов, что занимались наймом солдат, это дело было крайне выгодным. Волков, в отличие от майора Фильшнера, знал, что четыреста двадцать стрелков на его земле не проживает. Вряд ли и четыре сотни солдат у него бы набралось. А ведь ещё и не все пойдут. Барон знал количество исправных мушкетов и аркебуз, он был уверен, что в лучшем случае Роха соберёт триста пятьдесят-триста шестьдесят человек. И половина из них будут не проверенные бойцы, а молодняк, позаимствовавший мушкеты и аркебузы у своих старших товарищей или отцов. А всю разницу, слегка поделившись с сержантами, Роха, конечно, положит себе в карман. Роха, Брюнхвальд, Дорфус… Что ни говори, а офицерские должности – прибыльные. И Волкову было не жалко денег герцога, пусть его люди подзаработают. Плохо, что ему от этого ничего не перепадёт. Сами офицеры ему не предложат, в их глазах он необыкновенный богатей, к чему ему эти мелочи. А просить он их, конечно, не станет. Хотя барон, в его удручающем финансовом положении, видит Бог, не отказался бы и от ста жалких талеров.

А пока его офицеры разъехались вербовать солдат, он вызвал из Эшбахта своего родственника полковника Рене, и тот, с капитаном городской стражи и, конечно же, за счёт города Малена, разбил за городской стеной военный лагерь, куда стали потихоньку прибывать нанятые солдаты. Провиант, палатки, дрова и обоз последним серебром оплатил из своих сундуков эмиссар герцога майор Фильшнер.

Сам же генерал, отдав распоряжения, отправился во дворец Кёршнеров, где в его честь на следующий день хозяин дал обед и бал, на котором были первые люди города, кроме семейства Фейлингов, разумеется, которых и барон, и хозяин дома не любили. Был там с двумя своими детьми и Людвиг Вольфганг Кёршнер, муж покойной племянницы барона Урсулы, урождённой Видль, которая скончалась, не перенеся вторых родов. Барон просил хозяина посадить Людвига Вольфганга рядом с собой, был с ним особенно ласков, как и с его детьми, Карлом Георгом и Анной Амалией, коих Волков любил, так как считал всё это семейство своими близкими родственниками.

Как и всегда, обед у Кёршнеров был роскошен, а бал очень весел и долог, так долог, что ещё до полуночи пришлось менять музыкантов, потому что первые попросту выбились из сил. Уже к следующему вечеру барон получил от баронессы письмо, в котором та бранила его «холодным человеком» и «незаботливым мужем», так как он не позвал её к балу.

Волков отписал жене поутру, что, дескать, он хотел её звать на бал, но бал был так скоро устроен, что она не успела бы, а ещё дорога до Малена не очень хороша, поскольку размыта дождями, и её семимесячное

бремя быстро ехать бы ей не позволило. Ещё писал, что на войну ехать не хочет, и что бал ему был скучен, и что хочет он домой, – надеясь, что это успокоит баронессу.

После поехал к епископу, с которым не успел поговорить на балу, а поговорить ему было о чём. Отец Семион и новоприбывший молодой брат Бенедикт уже не справлялись в маленькой церкви Эшбахта; даже когда брат Бенедикт вел службу в часовне, всё равно людей было избыточно. Ведь не только из разросшегося Эшбахта шли люди в церковь, уже и от Амбаров, что заметно выросли, шли к воскресной проповеди люди. А ещё мужики, что жили у полей вдоль реки, а ещё те, что стали селиться у строящегося замка. Тем вообще в церковь попасть было сложно, ведь из южных земель, особенно тех, что лежали вокруг замка, до Эшбахта пешком нужно было идти полдня. То есть целое воскресенье нужно было потратить на церковь. А во сколько нужно выйти, чтобы быть к проповеди? А попробуй походи, да ещё с детьми, да если муж ещё захочет заскочить в какой-нибудь из кабачков, что появились в господском селении. Вот и получалось, что иной мужик возвращался в свой дом уже аж в понедельник, уставший и в дурном духе. И как тут мужику работать? А на крещение, свадьбы и отпевание очереди были, и отец Семион хоть и ходил в бархатной сутане и золотых перстнях, всё равно был такому делу не очень-то рад и жаловался, что с ног валится. Хотя частенько нетвёрд в ногах он был от токайского или полюбившегося ему белого рейнского, а не от служб и проповедей.

В общем, барону нужны были ещё два священника, ну, это ему епископ, его старый приятель, обещал легко. А ещё надобно было построить две новые церкви, на которые у барона денег не было и даже не предвиделось. И одну из них он пообещал самой госпоже Ланге, обещал построить её в Амбарах, недалеко от её дома. Она уже и место под кирху приискала, и архитектора нашла, который ей уже картинку будущей церкви нарисовал.

Бывший комиссар Святой Инквизиции брат Николас в былом, а нынче Его Преосвященство отец Бартоломей, епископ маленский, был, как говорится, на короткой ноге с генералом, так как помнил, кто его, безродного, сделал епископом. Он сразу принял барона, отложив все дела, и они прошли в личный кабинет святого отца для разговора. Там-то барон и изложил, вернее, повторил свою просьбу о постройке церквей в своей земле.

Епископ отнекиваться – дескать, нету у меня на то денег, – не стал. Все знали, что епископ маленский в Ребенрее если не второй по богатству поп, то уж точно третий. Городской кафедрал при нём засиял и новой удивительной лепниной, и великолепными витражами со сценами ада, назидательно показанными местным грешникам, что о своих душах по лени или жадности не заботятся.

В общем, казна епископа была полна, деньги у него были, но весь вопрос был в том, что барон уже был должен святому отцу сорок две тысячи семьсот талеров по трём распискам. О чём отец Бартоломей не преминул, хоть и мягко, но напомнить барону.

– Так те деньги я не для себя прошу, – заметил ему на то Волков, – говорю же, иному мужику, чтобы попасть к воскресному причастию, нужно ещё в ночь выйти. И идти по темну со всей семьей. Туда да обратно.

– Так мне и не жалко денег на храмы, то дома Святой Матери Церкви, Божьи дома, где я почти всю свою жизнь проживаю. Я боюсь, друг мой, – без обиняков отвечал ему отец Бартоломей, – что вы деньги, на церковь полученные, себе в корысть обратите.

– Хорошо, не давайте мне этих денег, дайте их отцу Семиону, пусть он церкви построит, он знает как.

Барон ещё не договорил, а святой отец уже закатил глаза к небу и молитвенно сложил руки: Господи, спаси и сохрани. Видно, невысокого был начальник о своём подчинённом мнения.

– Есть ли среди ваших людей другой человек, праведный и честный, и в подобных делах расторопный? Праведный в первую очередь.

Волков подумал, и на ум ему никто не пришёл. Были люди типа Карла Брюнхвальда или Ёгана, которым можно было доверить деньги, но они были не очень хороши в делах, а праведности они были обычной. Были и праведные, как бывший монах брат Ипполит, но он был врачеватель, а не строитель. Только один человек был истинно верующим и разумным в делах и хозяйстве.