Инна Чурикова. Судьба и тема
Шрифт:
Были и какие-то с черепами на флагах, были желтые, черные, синие с белым — всякие. Помню, как одна пожилая женщина с таким красным лицом, размахивая авоськой, кричала мне: «Масонка! Чурикова — жидовка! И сколько тебе за это заплатили?» Помню тот день, когда закончились страшные события у Белого дома. Мы приехали туда с моей любимой подружкой Лилей Ахеджаковой — это было как День победы, как начало новой жизни. Все, кто там был, незнакомые, разные, стали родными и близкими. Мы обнимались, целовались, мы были все вместе.
Помню, в другой раз в Доме кино была какая-то история, связанная с Борисом Николаевичем.
На спектакле «Sorry», который Глеб поставил, вскоре с моим партнером, его играл Коля Караченцов, я ему говорю: «Ты мне демократию не трожь!» Как-то после спектакля ко мне подошел Собчак с букетом цветов, вручил и говорит: «Инночка, спасибо вам за демократию!» Просто невероятно было! Где же мы встретились с ним еще — с Собчаком и его супругой? Ну, да, в Питере, мы приезжали туда с театром. Он пришел на наш спектакль, какой — не помню, и подарил мне… такие хорошие фарфоровые фигурки на память. Я с ними ходила, прямо как с ребенком.
— Вы встречались потом еще с Ельциным?
— Он уже болел — эти инфаркты его замучили. И все-таки после очередной операции пришел к нам на юбилей театра. Был в блистательной форме, в блистательной! Говорил, иронизировал, умно, хорошо! Нам сказали подготовиться — награждать будут. Я специально сшила платье с большим декольте. У меня девочка была такая талантливая, Ирочка, она мне и сшила то платье. А потом стали вызывать на сцену Олега Янковского, Сашу Збруева. В общем, идет юбилей, и нам ордена вручают по очереди. А за кулисами стоит женщина из какого-то отдела и говорит мне: «Боже мой, почему у вас такое декольте! Я же просила — никаких декольте! Он же вам будет пристегивать орден на грудь». А я думаю: «Елки-моталки, что же теперь делать? Я так старалась…»
Я смотрю на нее, вся потерянная, и говорю: «И, собственно, что мне теперь делать?» — «Не знаю! — шипит. — Ну, не знаю». А там уже называют мою фамилию: «Чурикова!» Я тогда выпрямила седьмой позвонок и… пошла. Стою. Идет ко мне Борис Николаевич, говорит какие-то слова, поздравляет. Говорит так по-человечески, тепло, замечательно. И начинает мне пристегивать орден. И у него эта иголочка никак не может проникнуть в ткань. Я стою как вкопанная, он у меня прямо завозился в груди. И тогда я говорю: «Борис Николаевич, может, вам помочь?» Он говорит: «Ничего-ничего, справимся!» И справился! А потом вместе с Наиной Иосифовной подошел к нам, к Марку Анатольевичу, за наш круглый стол, и ему было так хорошо, так тепло, так весело с нами — Сашей Абдуловым, Олегом, Сашей Збруевым. И долго сидели, шутили.
И я обожаю, конечно, Наину
— Да, она замечательная: искренняя, подлинная, то, что называется «человеческая женщина».
— А как о них много плохого говорили, сколько сплетен, сколько гадостей, которые не имели к ним никакого отношения! Но он не обращал или старался не обращать на это внимания.
— Его это душило, он должен был от этого освобождаться.
— Нет, не обращал внимания. Именно потому его не боялись, что он был человечен, живой и человечный. И он, миленький, с инфарктом танцевал — как же он хотел победить! Это вы видели где-нибудь такое? Над ним смеялись за это, а я думала: «Боже, да он же человек!»
— Кто смеялся?
— Ну, люди.
— Людям нужно, чтобы был такой: закрытый, непонятный.
— В первые годы его любили, верили. Высокий, красивый, решительный. А потом ему не прощали каких-то явных проявлений.
— Самое смешное — кто не прощал. Те, кто сам с этими «проявлениями». А Путин был когда-нибудь на вашем спектакле?
— На моих спектаклях я с ним не встречалась. Мне кажется, спорт он любит, а театр как-то… Да, наверное, я думаю, что он любит спорт и не очень любит искусство.
— Да, к искусству он прохладен. Поэтому он и назначает таких министров… культуры, которые поражают своими снятиями, назначениями, перестановками.
— Инночка, а чем для вас было то время — начало девяностых, и что сейчас?
— Тогда было ощущение будущего. Сейчас — прошлого.
— Вы человек неравнодушный, но вы не можете быть в политике — и не надо. Но вам же небезразлично все, что происходит в стране? Вы же здесь живете.
— Абсолютно небезразлично! И меня удивляет, почему, допустим, наш президент. Ну, люди же видят, как идет наша жизнь, как по-уродски она изгибается! Какая она сиротливая, какая бывает непривлекательная. И это же люди видят, а когда они говорят об этом, то или «враги народа», или «оппозиция». Я вот слушаю сейчас радио (слушаю радио, потому что телевидение смотреть невозможно), люди звонят, говорят, как они живут. И они откровенно говорят: почему так, а не этак. Ну какие же они враги народа? Они и есть народ.
— Он же слышит только тех, кто подготовлен. Когда идет в народ, разъезжает по стране — это заготовки.
А вы с Владимиром Владимировичем встречались когда-нибудь?
— Он меня награждал. У меня было ощущение его чудовищной усталости. И он это с трудом преодолевает.
— А когда это было?
— Не так давно. Еще Олег был жив-здоров. Ему тоже вручали орден.
— За вклад?
— Кажется, за вклад.
— Больше вы его не видели, это был единственный раз?
— Кого, Владимира Владимировича? Да. На той встрече, на которой ему Юра Шевчук задал серьезный вопрос, кажется, о Ходорковском, я не была. Президент спросил певца, имя которого знает вся страна, как его зовут. Шевчук ответил: «Юра». Вот именно — Юра. Я была у Елены Камбуровой на дне рождения, мы с Макаревичем сидели вместе, и он возмущался Шевчуком на той встрече.