Иное…
Шрифт:
Ни слышно, ни видно.
И тотчас еще понятнее мне стало, что ты ушел, чтобы не возвращаться. Ты ушел навсегда, а я осталась одна и это значит должна жить без тебя…
Вставая рано утром, я должна видеть пустую кровать. Я должна завтракать в пустой кухне и уходить на работу, а возвращаясь вечером домой, должна в одиночестве ужинать, и укладываться спать в ту же пустую, одинокую, холодную кровать…
" Нет, нет, нет! – стала шептать я и в наступившей пустоте, мой голос походил на предсмертную агонию. – Не хочу, не хочу возвращаться в эту пустоту,
Я спустила босые ноги с кресла и поставила их на ковролин, который был жестким и ко всему прочему холодным, будто покрытым тонким слоем осыпавшегося с потолка инея…
Холодно… холодно было в комнате, это мельчайший, крупинчатый иней упал не только на ковролин, но он наверно покрыл и всю меня так, что в тот же миг у меня задрожали руки, ноги, а тело покрылось гусиной кожей. Мгновение спустя мне показалось, что по спине и вовсе провели обледенелой рукой, грубо так, жестоко… стараясь усугубить мое состояние и прибавить еще больших страданий измученной моей душе и телу.
Трясло… меня всю трясло, а вскоре застучали зубы, стараясь своим ритмом выбить чечетку.
И тогда мне вдруг захотелось согреться, может укрыться теплым, пуховым платком, косматым как козья шуба, что лежал в шкафу спальни… может выпить бокал вина, а может принять горячую ванну наполнив ее не только водой, но и собственной кровью.
Я поднялась с кресла, и осторожно ступая ногами по ковролину, разведя широко руки так, чтобы в этой черноте не наткнуться головой или телом на, что– либо твердое и оставляющее боль и следы, направилась к выходу из комнаты.
Но меня, как оказалось не только трясло, меня покачивало из стороны в сторону, а потому еще даже не достигнув межкомнатной двери, я несколько раз стукнулась левым плечом о стенку, что выпячивая свой деревянный, изящно облицованный стан стояла в комнате и хранила в себе остатки моей прежней, счастливой жизни. А потом, уже почти на выходе, я внезапно стукнулась головой о приоткрытую дверь, лбом, въехав им в ее торец, прямо в выставленный угол, нарочно оставленный в таком виде, чтобы причинить мне еще…. еще боли… душевной и физической.
Душевной от каковой болит, разрываясь грудь и огромное, расколоченное сердце, физической от каковой разом загудела голова, и из глаз, еще толком не просохших мигом брызнули и разлетелись слезы, покрывая своей сыростью и дверь, и влажную футболку, и похожее на подушку лицо.
Я не только заплакала, а вновь заскулила, засковчала… мне стало так себя жалко… так…
Не переносимо, не выносимо жалко такую… такую… никому не нужную, словно подержанную вещь, в которой у хозяина пропала нужда и теперь он оставил ее на свалке, положил в мусорный бак, перестав интересоваться ее судьбой, ее жизнью.
Не нужная старая рухлядь, вот кто я теперь была…. потрепанная, помятая, испорченная.
Я подняла руку, утерла слезы и выскочившие из носа сопли, а после протянув ее, ощупала лоб на поверхности которого появилась выпирающая вперед угловатая шишка с небольшим рассечением.
Злобно толкнув в сторону свою обидчицу дверь, я вышла в узкий коридор, и дотянувшись до выключателя щелкнула им. Но в трехрожковой люстре, что всегда ярко освещала прихожку, вспыхнула лишь одна лампочка, а две другие не желали давать света. Они перегорели, а быть может просто издевались надо мной, а может… может, они также, как и ты… ты– Андрей, предали меня, бросили и ушли.
Да…да…да… Почему бы и им не поступить так как поступил ты… Почему бы не предать, бросить… меня не нужную старую рухлядь.
Мне просто не надо жить, раз кругом все предатели, раз я не кому не нужна… мне тоже не нужно существовать на этой земле, в этой стране, городе, квартире…
Все… все – предатели…
А потому мне не хочется дышать, слышать, мне не хочется жить… Впрочем жить мне и не надо… Не надо оставаться и продолжать свой жизненный путь в этом чуждом, злобном, ненавистном мне мире, где самые дорогие и близкие… где даже двери и лампочки предают, бьют, перегорают.
От тех мучительно-болезненных переживаний….а может от удара о дверь…. а может от очередного предательства лампочек… и всего того, что назойливо подталкивало меня к единственному выходу… я оглядела полутемную, мрачную и умершую прихожку и поняла… Нет смысла укрываться пуховым платком. Нет смысла пить крепленое вино. Нет смысла искать участия в горячей воде наполняющей ванну… Никто мне не поможет, не смерит мою боль и от этой безысходности, как говорится, не излечит даже время… чтобы остановить мое духовное терзание и прекратить эти муки нужно оборвать движение моей жизни…
Оборвать движение моей жизни…
Предав себя в руки смерти…
Смерть… лишь она одна может поставить жирную, поблескивающую кровавыми каплями точку, завершив и ход жизни, и дыхание плоти, и биение сердца, и духовные переживания…
Невыносимые… Невыносимые…. Невыносимые…
Я вгляделась в сумрачный коридор, в котором зияли тьмой дверные проемы в спальню и кухню… а сам палевый, словно спина борзой собаки в белых мякинах пятен, линолеум как-то неестественно накренился, образовал пологий спуск к ванной комнате вроде, как направляя мою поступь и поддерживая мое желание умереть…
Умереть…
Умереть…
Именно – это и надо сделать, подскулив самой себе, согласилась я, и, миновав прихожку, открыла дверь ванной, переступила через порог и включила там свет, стукнув пальцами об выключатель.
Ярко вспыхнули, установленные по кругу, светильники ванной… вспыхнули и осветили каждый ее уголок, сияющую голубоватым бликом кафельную плитку на стенах и саму нежно-голубоватую, овальную ванну. Я сделала еще один шаг, ступив на резиновый, пористый коврик, неловко оперлась о его поверхность голой стопой. И тотчас скользнув в сторону, выгнула влево колено, и, проехав немного вперед, не удержав равновесия, упала на покосившийся коврик, болезненно ударившись и приземлившись прямо на ягодицы.