Иной облик
Шрифт:
— А Танцера? — спросила Тони очень тихо.
— Доктор Танцер? — Гартман произнес это имя гневно, по слогам. — Мне отвратительны все танцеры на свете! Казалось бы, для себя лично они ничего не хотят, но на самом деле всю свою жизнь подстерегают то, что предназначено для их приятелей. Свирш — знаю я, чего он жаждет. Стоит мне увидеть его белесые глаза и тщательно отделанные ногти, мне сразу же понятно, чего он добивается. Но Танцер — его душа всегда закрыта. Притворяется, что любит весь мир и не любит никого. Волочится за женщинами и ни одной женщины
Тони подняла глаза на Михаэля. Была ночь, и он не видел ее глаз, но почувствовал, что ее взгляд исполнен благодарности, словно он одарил ее мудростью и знанием, которыми сама она овладеть не могла. Гартман, сердившийся на себя за то, что напомнил о Свирше и Танцере, испытал облегчение. Он огляделся по сторонам с чувством освобождения и радости. Увидел свет, мерцающий во тьме, протянул руку и, пальцем указав на него Тони, спросил:
— Ты видишь свет?
— Где?.. Да, там мерцает свет, — сказала Тони, вглядываясь в ночь.
Он сказал:
— Это свет заезжего двора.
— А я думала, что это светляк, — откликнулась Тони.
Она ощутила легкую дрожь и вместе с нею необъяснимое наслаждение. Хотя Тони слышала, как Гартман сказал, что это не светляк, а фонарь заезжего двора, внезапно она глубоко задумалась и теперь размышляла о первом светляке, виденном ею.
Это было в деревне, куда она приехала к тетке. В субботу в сумерках сидела она в саду. Во мгле засверкала искра и опустилась на теткину шляпу. Тони подумала, что это огонь, и испугалась — она не знала, что это светляк. Сколько лет было ей в те времена? Лет семь. Точно, как Ренате. Теперь Беата и Рената обретаются у тетки, а она, Тони, блуждает здесь с их отцом.
Сказал Гартман:
— Отдохнем там и поедим. Уж наверное ты голодна, ведь не обедала. Изысканных яств нам не подадут, но как бы то ни было, поедим и отдохнем.
Тони кивнула и задумалась: «Когда вспомнила я о светляке — тогда, когда Михаэль указал пальцем на свет, или тогда, когда я сказала ему, что, по-моему, это светляк?» Ей казалось, что и прежде она думала об этом светляке, потому что думала о детях, живущих в деревне. Дрожь пронизала ее всю так, как если бы то, что случилось с ней тогда, произошло сейчас.
Дорога все тянулась, сворачивая то вправо, то влево. Свет заезжего двора исчезал и появлялся, появлялся и исчезал. От земли веяло сыростью. Тони вздрогнула, хотя и не чувствовала холода. Молча вглядывалась она во мрак, обволакивающий ее и Михаэля. Снова стал виден свет заезжего двора и снова исчез. Тони вся сжалась, ее пробрал озноб.
— Холодно тебе? — спросил Гартман тревожно.
— Мне кажется, что приближаются люди.
— Нет здесь никого, — сказал Гартман, — хотя…
— В жизни не встречала такого долговязого, посмотри, пожалуйста, — сказала Тони.
Человек, появившийся с лестницей в руках,
Гартман спросил:
— Ты ничего не хотела сказать?
Опустив глаза, Тони ответила:
— Я ничего не сказала.
Гартман улыбнулся:
— Гляди-ка, дивные дела, мне-то показалось, что ты хотела сказать что-то.
Лицо Тони зарумянилось:
— Я хотела что-то сказать? — произнесла она, взглянула на свою тень и умолкла.
Улыбнулся Гартман:
— Раз так, значит, ты ничего не хотела сказать. А я-то думал, что хотела…
Тони молчала, продолжая идти рядом с Михаэлем. Появились две тени, голова одной двигалась рядом с головой Тони, а голова другой — рядом с головой Гартмана, пока они не разглядели двоих — парня и девушку. Весь воздух пропитался их затаенным вожделением. Гартман посмотрел на них, а они — на него. Тони опустила голову и взглянула на обручальное кольцо на своем пальце.
Вскоре они подошли к саду, огороженному с трех сторон. Его ворота были распахнуты, справа от них светил фонарь, и еще маленькие фонари, грушевидные и в форме яблока, висели на деревьях сада. Взглянув на вывеску, Гартман сказал:
— Я не ошибся, тут харчевня. Здесь найдется для нас что-нибудь поесть.
Он взял Тони под руку, и они вошли. Толстая девица с мощными формами разместилась на нижней ступени лестницы, ведущей в дом, и резала овощи. Поздоровавшись с ними, она расправила подол, натянув его на колени. У Гартмана мелькнула догадка: «Она рыжая и веснушчатая. Хотя мне и не видно в темноте, я ощущаю это». Тони кивнула. Он посмотрел на нее удивленно: «Неужели Тони почувствовала, о чем я думаю?»
Он взял из ее рук зонтик, положил его на стул и, пристроив сверху свою шляпу, сказал:
— Сядем в саду. Но не предпочтешь ли ты поесть в комнате?
— Нет, будем есть в саду, — ответила Тони.
Подошел кельнер и вытер стол. Расстелил на нем скатерть и протянул им меню. Принес стакан с водой, поставил в него цветы и стал ждать, пока гости выберут кушанья. Гартман увидел, что большинство блюд, указанных в меню, вычеркнуто. Проворчал сквозь зубы:
— Что, всё уже съели?
Кельнер заглянул через плечо Гартмана и сказал:
— Сейчас же несу другие.
— Портите впечатление от вашей кухни, — произнес Гартман.
Кельнер склонился и объяснил:
— Вычеркнутые блюда съели, мы приготовили другие, но не успели их вписать.
— Пусть так, — заметил Гартман, — порадуемся, что нам предстоит отведать новых блюд.
— Ваша радость — наша радость, — сказал кельнер. — Хлеб черный или белый?
— Для загородной трапезы лучше черный, — промолвила Тони.
Кельнер обратился к Гартману:
— А какое вино прикажете подать?
— Вино! — откликнулся Гартман весело, как человек, довольный тем, что такая благодать еще не перевелась на земле. Ознакомившись с перечнем вин, он сделал выбор.